Читаем Том 5. Багровый остров полностью

Аметистов. Да не обижайтесь вы! Вот человек, ей-богу! Ну, ходите. Вы ходите, а он в машине ездит! Вы в одной комнате сидите (пардон, пардон, может быть, выражение «сидите» неприлично в высшем обществе, так восседаете), а Гусь — в семи! Вы в месяц наколотите… пардон, наиграете на ваших фортепьянах десять червяков, а Гусь — пять сотен. Вы играете, а Гусь танцует!

Абольянинов. Потому что эта власть создала такие условия жизни, при которых порядочному человеку существовать невозможно.

Аметистов. Пардон, пардон! Порядочному человеку при всяких условиях, существовать можно. Я порядочный человек, однако же существую. Я, папаша, в Москву без штанов приехал, а вот…

Абольянинов. Простите, но какой я вам папаша?

Аметистов. Да не будьте вы таким недотрогой! Что за пустяки между дворянами.

Абольянинов. Простите меня, вы действительно дворянин?

Аметистов. Мне нравится этот вопрос! Да вы сами не видите, что ли? (Икает.) А, черт…

Абольянинов. Ваша фамилия, видите ли, мне никогда не встречалась.

Аметистов. Мало ли что не встречалась! Известная пензенская фамилия. Эх, сеньор! Да если бы вы знали, что я вынес от большевиков, эх… Имение разграбили, дом сожгли…

Абольянинов. У вас в каком уезде было имение?

Аметистов. У меня? Да вы говорите про… которое?

Абольянинов. Ну да, которое сожгли.

Аметистов. Ах, это… Не хочу я вспоминать, потому что мне тяжело. Белые колонны, как сейчас помню… Семь колонн, одна красивее другой. Э, да что говорить! А племенной скот! А кирпичный завод!

Абольянинов. У моей тетки, Варвары Николаевны, был превосходный конский…

Аметистов. Что вам Варвара-тетка! У меня лично был, да какой! Да что вы так приуныли? Приободритесь, отец!

Абольянинов. У меня тоска!

Аметистов. Вообразите, у меня тоже. Почему, неизвестно! Предчувствие какое-то… От тоски карты помогают…

Абольянинов. Я не люблю карт, я люблю лошадей. У меня была лошадь. Фараон…


Голос глухо запел. «Напоминают мне оне…»


Камзол красный, рукава желтые, черная перевязь — Фараон…

Аметистов. Я любил заложить фараон… Эх, пойдет партнер углами гнуть, вы, батюшка, холодным потом обольетесь! Но зато потом, как срежете ему карту на полном ходу, хлоп! Ляжет, как подкошенная!.. Кто меня расстроил… Эх, убраться бы из Москвы поскорее!

Абольянинов. Да, да, поскорее, я не могу здесь жить…

Аметистов. Не раскисайте, братишка! Три месяца еще, и уедем в Ниццу. Вы бывали в Ницце, граф?

Абольянинов. Бывал много раз.

Аметистов. Я тоже, конечно, бывал, только в глубоком детстве. Эх-хо-хо… Моя покойная матушка, помещица, возила меня… две гувернантки с нами ездили, нянька… Я, знаете ли, с кудрями… Интересно, бывают ли шулера в Монте-Карло?

Абольянинов(в тоске). Ах, я не знаю… Ах, я ничего не знаю…

Аметистов. Схватило! Вот экзотическое растение. Граф, коллега, до прихода Зоечки прошвырнемся в «Баварию»?

Абольянинов. Вы меня прямо ошеломляете вашими словами. В пивных грязь и гадость…

Аметистов. Вы, стало быть, не видели раков, которых вчера привезли в «Баварию»! Каждый рак величиной ну, чтобы вам не соврать, с гитару! Херувим!


Появляется Херувим.


Слушай, дорогой мажордом желтой расы, если придет Зоя Денисовна, скажи, что мы с графом на минутку в Третьяковскую галерею пошли. Ползем, папаня! Во — раки! (Уходит с Абольяниновым.)

Херувим. Мануска! Усли!

Манюшка(вбегает, целует Херувима). Чем ты мне понравился, я в толк не возьму! Желтый, как апельсин, а понравился! Вы, китайцы, лютеране?

Херувим. Лютирани, мала-мала, белье стираем… Слусай, Мануска, вазное дело. Мы скоро ехать будим, Мануска. Я тибе беру Санхай.

Манюшка. В Шанхай? Не поеду я.

Херувим. Поедеси!

Манюшка. Что ты командуешь? Что я тебе, жена, что ли?

Херувим. Я тибе зеню, Мануска. В Санхае.

Манюшка. Меня нужно спросить, пойду я за тебя или нет. Что, я тебе контракт подписывала, что ли, косой?

Херувим. Ты, мозет, Ганзалина зенить хоцись?

Манюшка. А хотя бы и Газолина, я девушка свободная. Ты чего буркалы китайские выпятил, я тебя не боюсь.

Херувим. Ганзалини?

Манюшка. Нечего, нечего…

Херувим(становится страшен). Ганзалини?

Манюшка. Что ты, что ты…

Херувим(схватывает Манюшку за глотку, вынимает нож). Я тибе цицае резать буду. (Душит Манюшку.) Кази, Ганзалини целовала?

Манюшка. Ой, пусти глотку, ангелок… Помяни, Господи, рабу Марию…

Херувим. Целовала? Целовала?

Манюшка. Херувимчик, хрустальный… Не целовала… не режь сиротку… Пожалей мою юную жизнь…

Херувим(спрятал нож). Зенить будеси Гандзалини?

Манюшка. Нет, нет, нет…

Херувим. Мине зенить будиси?

Перейти на страницу:

Все книги серии Булгаков М.А. Собрание сочинений в 10 томах

Похожие книги

The Tanners
The Tanners

"The Tanners is a contender for Funniest Book of the Year." — The Village VoiceThe Tanners, Robert Walser's amazing 1907 novel of twenty chapters, is now presented in English for the very first time, by the award-winning translator Susan Bernofsky. Three brothers and a sister comprise the Tanner family — Simon, Kaspar, Klaus, and Hedwig: their wanderings, meetings, separations, quarrels, romances, employment and lack of employment over the course of a year or two are the threads from which Walser weaves his airy, strange and brightly gorgeous fabric. "Walser's lightness is lighter than light," as Tom Whalen said in Bookforum: "buoyant up to and beyond belief, terrifyingly light."Robert Walser — admired greatly by Kafka, Musil, and Walter Benjamin — is a radiantly original author. He has been acclaimed "unforgettable, heart-rending" (J.M. Coetzee), "a bewitched genius" (Newsweek), and "a major, truly wonderful, heart-breaking writer" (Susan Sontag). Considering Walser's "perfect and serene oddity," Michael Hofmann in The London Review of Books remarked on the "Buster Keaton-like indomitably sad cheerfulness [that is] most hilariously disturbing." The Los Angeles Times called him "the dreamy confectionary snowflake of German language fiction. He also might be the single most underrated writer of the 20th century….The gait of his language is quieter than a kitten's.""A clairvoyant of the small" W. G. Sebald calls Robert Walser, one of his favorite writers in the world, in his acutely beautiful, personal, and long introduction, studded with his signature use of photographs.

Роберт Отто Вальзер

Классическая проза