Том 5. Чертова кукла

– Дитя ты Божие, Флоризель, – произнес он почти с нежностью. – Будь спокоен, нечем тут расстраиваться. Легенды! Не то, что нельзя без этого, а так надо. Чем больше легенд, тем вернее успех. Таков народ наш. Во всякой легенде есть правда его порыва… А без порыва, без тайны, русский народ мертв.

– Но я только… – начал было Флоризель и не кончил, улыбнулся светло, по-детски.

– Ну пусть, не говори… Знаю сам. А ты все знаешь еще лучше меня. Пусть легенды, пусть сказки. Ты ведь у нас Иван-царевич, – Роман-царевич. Помнишь?.. Дьякон глупый, ну… а теперь давай спать.

Сменцев отвернулся к стене, затих. Раздевшись, Флорентий долго еще сидел неподвижно на своей кровати. Крепко сжал руки, глядел прямо перед собой не мигая, и лицо у него было строгое и хорошее. Должно быть, молился.

Глава пятнадцатая Там и здесь

Река Стрема, что отделяет хутор от села Заречного, – с весны полная, а к середине лета лысеет и узится, выкидывает острова, так что перевоз сводят пониже, а близ села, в узком месте, городят кладки. Село большое, церковь каменная. Село великорусское, но есть и малоруссы, да и так в укладе жизни, подчас в одежде, в говоре чувствуется близость южных губерний. Кругом живут по-всячески: есть и хутора, и деревни, и поселки. На хуторе Пчелином, за сажалкой, десятка два изб; вся земля в аренде; крошечным хуторским хозяйством заведует Флорентий Власыч и нынче даже не держит при усадьбе постоянных работников, кроме дюжего Миши. На кухне стряпка Анисья да Миша. Коли что нужно по усадьбе, свои мужики за охотку придут, поделают.

По кладкам перебрался Роман Иванович в Заречное, в гости к отцу Симеонию. Погода стояла неприятная: ветреная, темная, острый дождь то летел, то не летел.

– А-а! Милости просим! Гость петербургский. Орел наш залетный. Надолго ль, – шумно встретил Сменцева отец Симеоний. Тучный, рыхлый, сырой какой-то, с круглым носом, круглыми глазами, круглым ртом, растопыренными, редкими, впроседь, волосами, поднялся он с кресла навстречу гостю. Темно-лиловый подрясник, хоть и не поношенный, уже успел замаслиться на круглом животе.

Роман Иванович подошел под благословение, потом они вкусно облобызались.

– Как раз к пирогу, к воскресному. Я только из церкви, отдохнуть сел. Матушка! Римма Васильевна! Ты погляди, кто пожаловал! Да где это она?

– А я нынче с дороги обедню проспал, – выговорил Сменцев, улыбаясь.

– Бог простит, дело ваше профессорское. Надолго ль собрались?

Пришла матушка, вскорости двинулись к столу. Матушка была сухая, длинная, любила бонтон и даже говорила в нос. Губернского протоиерея дочка, видавшая Москву, она долго не примирялась с Заречной глушью. Теперь ничего, тем более что жили они отлично, приход был не из бедных. Дом большой, крепкий, земли много – и не возиться с ней: всю сдали, себе только огороды оставили, к Стреме; любит отец Симеоний огородное дело.

Два сына у них взрослые; один священствует в дальней губернии, а другой студент, чем весьма довольна матушка: дорога широкая. Этот студент, Геннадий, большой друг Флорентия; жаль, по зимам дома не живет.

Теперь он здесь, рослый, румяный, молчаливый. Пощипывает черный пух на подбородке и глядит с любопытством на Романа Ивановича. Второй раз только с ним встречается.

– Профессор, деревенского пирога, пожалуйста! – тянет в нос сухая матушка. Всегда его профессором зовет.

Отец Симеоний благодушно качает животом.

– Ну, что слышно, что видно? У нас все по-хорошему. Намедни Флорентий Власыч забегал. Думает скоро курсы наши открыть: народ сер, что правда, то правда, однако отлично Флорентий Власыч предметы свои читает. Я однажды слушал, прекрасно это он по практической физике.

– А вы что ж, батюшка? – сказал Роман Иванович, усмехаясь. – У вас тоже хорошо выходило, рассказы из священной истории.

– Буду, буду… Как можно! Прошлую-то зиму недомогал я… Дьякон, спасибо ему, шустрый, помощник… Книги у него завелись, читает… Такой стал острый, обмялся. С сектантами тут у нас, слышно, беседует. Это уж, пожалуй, и ни к чему. Бог с ними. Дадена им теперь своя свобода, ну и пусть их. Для них миссионера, когда нужно, пришлют. А я не вхожу. Да признаться, – между нами, конечно, – они благолепнее в поведении. Раз что не пьют, да и грамотные.

– Ах, мужик всегда мужик! – сказала матушка. – Я за просвещение. Прекрасное дело эта ваша вечерняя школа. Но Флорентий Власыч все один. Вы редко наезжаете… я это понимаю, но все-таки. А дьякон – что же? Хотя он и развился, но необразованный, некультурный человек.

Отец Симеоний добродушно засмеялся.

– Образуется сколько надо. Оно, Роман Иванович, хорошо дьякону за речку к вам беспрестанно, и вдовый он, без забот, и сухонький, легкий. Я бы рад иной раз, а немощи-то и не пускают.

Сменцев с готовностью ответил, что это вполне понятно и что батюшка должен себя беречь. Заговорили о том о сем, сошли на местного владыку: его лично знал Сменцев.

– Ну, а что, как, преднамереваются нынче собрания опять эти… у графини Соловцовой? – спросил отец Симеоний почтительно.

– Я графиню нынче в Царском видел. У нее большие планы.

– Так.