Том 5. Двадцать первый век

– Да уж так и будить за счет интерната. Вон шестой ящик потащили…

Над гробом склонились три сестры в черном.

– А как она умерла?

– В походе. Мальчишка ее убил. Из пугача, что ли…

– У нас один из пугача сам себя убил.

– Ну тот сам себя. Того не жалко. Они у костра сидели. Он ей в голову выстрелил.

– Автобусы пришли. Оркестр вылезает. Военные все.

– Седьмой ящик наверх потащили.

– Водки?

Оркестр. Военные летчики лет семнадцать-восемнадцать-девятнадцать-двадцать.

Дирижер старшина.

Построившись и, глядя на гроб и на дирижера, начали облизывать губы.

Дирижер поднял руку с надписью: «Не забуду мать», и оркестр тихо начал.

Рыдания усилились.

Началась давка.

Мальчишки полезли на дерево.

На заборе индонезийского посольства повисли сумеречные дети.

Посол лично глядел из окна.

Плакали незнакомые тетки.

Интернатские выстроились вокруг гроба.

Кто-то фотографировал.

– Отойдите. Станьте так. Девочки, поближе. Подруги, положите руки на гроб. Мальчик, не мешай.

– Восьмой ящик наверх потащили.

– Да. Яму уж дадуть. Лет пять-шесть в лагере.

– Он же не хотел.

– Да тут уж чего хотел, чего не хотел. Все одно.

Давка усилилась.

Я представил свои похороны, и мне стало жалко маму и всех.

С трех сторон напирали девочки в слезах.

Я все равно ее не знал.

Но ей было шестнадцать. А мне пятьдесят.

Три таких с половиной.

Я выбрался.

На душе тяжело.

Дома обнаружил, что у меня в толпе сперли сто двадцать рублей.

Нет. Стоит жить, чтобы найти гада.

Жизнь продолжается.

* * *

Мальчик лет 15, чудный, тихий, начитанный, вышел из дома на часок прогуляться.

И пошли звонки из милиции, из «скорой помощи», из МЧС...

Плохо, что при нем какой-то документ был.

Деньги он где-то добыл. Так что отпустили.

Он вернулся, прошел тихо к себе, включил торшер и лег книжку дочитывать – смешную и поучительную.

* * *

Мой друг Аркадий очень умен.

Пришла девушка чинить слуховой аппарат для бабушки.

Девушка была очаровательной.

Мой друг был виртуозом.

Он починил аппарат специально на два дня.

В четверг к шести мы ждали ее снова.

Он ремонтировал.

Я говорил.

После третьего свидания мы пошли в ресторан.

* * *

Он в кафе попросил поменять бифштекс.

Потом долго раздавался крик:

– Дайте первый бифштекс.

– Верните первый бифштекс. Я пошутил. Как вы не понимаете? Нет. Это не он. Тот все-таки можно было… Вон, вон, третий снизу… Да… Это он. Спасибо.

* * *

Он ей сказал:

– Вы мне нравитесь.

Я могу на вас жениться.

Но при условии: вы перестанете красить брови и губы.

Вы расстаетесь со своими подругами.

Родители к вам могут приезжать только в заранее согласованные сроки.

Вы приходите в наш дом со своей посудой, так как мой отец религиозен.

Вы поняли мои условия?

– Да. Но вы мне не нравитесь.

– Как?

– Даже не знаю. Не нравитесь.

– Так значит?..

– Конечно…

– А как же?.. Мы же…

– У меня были какие-то желания. Теперь их нет.

– Ну может быть, насчет посуды я был излишне категоричен.

– Нет. Все правильно.

– И насчет родителей можно как-то согласовать.

– А помада?

– Ну, в сущности, не страшно.

– А то, что вы мне не нравитесь?

– Ну, это исправимо.

– Вот и исправляйтесь.

И ушла.

* * *

Он все время говорил в рифму.

Плевался, негодовал.

Но ничего не мог сделать.

«Забота моя такая. Работа моя такая. Жила бы страна родная. А я уже как-нибудь. Приходите, приносите, не забудьте, уносите».

Как он проклинал себя, но исправиться не мог.

И, что интересно, стихи у него не получались.

* * *

Он ей очень нравился.

Она позвонила ему и сказала, что у нее есть два билета в театр.

Билеты сейчас дорогие.

Он пошел с ней.

У театра она сказала, что пошутила, что нет у нее никаких билетов.

Он честно сказал:

– Вас сейчас оставить или проводить куда?

Она сказала: «Оставьте сейчас».

И он ушел.

А билеты у нее, конечно, были…

* * *

Телеграмма и муж пришли одновременно.

Жена читает телеграмму:

«Приехать не могу! Встречать не надо. Не знаю, когда выеду. Тут такое произошло. Я не вернусь. Устраивай свою жизнь. Успокой детей. Андрей».

– Как хорошо, что ты приехал. А когда ты послал эту телеграмму?

– Не обращай внимания.

– Ну слава Богу.

* * *

Она любила задавать сразу несколько вопросов.

Он ухитрялся отвечать.

– Ну где ты? Как ты? Что с тобой? С кем ты сейчас? Как мама? Где Митя? Почему не звонишь? Как погода? Много ли людей в Аркадии? Как музыка?

– В Одессе! Так же. Ничего. С той же. Приболела. В спортзале. Через день. Пасмурно. Не так много. Ревут, сволочи.

Она долго пыталась соотнести ответы.

Потом говорила «тьфу» и бросала трубку.

Так он ее перевоспитал.

* * *

Они встретились случайно.

Прошли.

Стали оглядываться.

Улыбаться.

Опять подошли друг к другу.

Улыбаются.

– Где я вас видел?

– Вы арестованы.

* * *

По утрам я и он читали газеты. Прочитав газеты, брались за книги.

Потом я писал. Он решал кроссворды.

В час дня мы обедали.

После обеда спали.

Я у себя.

Он у себя.

Хотя ему было неудобно.

Дело в том, что я был в санатории, а он сидел в кабине крана напротив, и ему страшно мешали рычаги.

Все это происходило в советское время отдыха.

Санаторий был имени Орджоникидзе.

А стройка называлась «Ударный труд».

* * *

Позвонил он как-то себе домой 156-86-32.

И в шутку спросил:

– Жванецкий дома?

Женский голос ответил: