Том 5. Евгений Онегин. Драматургия

В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал украдкой Апулея,
А над Виргилием зевал,
Когда ленился и проказил,
По кровле и в окошко лазил,
И забывал латинский класс
Для алых уст и черных глаз;
Когда тревожить начинала
Мне сердце смутная печаль,
Когда таинственная даль
Мои мечтанья увлекала,
И летом . . . . . для дня
Будили радостно меня,
–

Когда французом называли

Меня задорные друзья,
Когда педанты предрекали,
Что ввек повесой буду я,
Когда по розовому полю
Резвились и бесились вволю,
Когда в тени густых аллей
Я слушал клики лебедей,
На воды светлые взирая,
Или когда среди равнин
. . . . . . . . . .
Кагульский мрамор навещая
. . . . . . . . . .

Строфа XXIII в беловой рукописи первоначально оканчивалась стихами:

И слова не было в речах
Ни о дожде, ни о чепцах.
Далее следовали две строфы:

В гостиной истинно дворянской

Чуждались щегольства речей
И щекотливости мещанской
Журнальных чопорных судей.
Хозяйкой светской и свободной
Был принят слог простонародный
И не пугал ее ушей
Живою странностью своей
(Чему, наверно, удивится,
Готовя свой разборный лист,
Иной глубокий журналист;
Но в свете мало ль что творится,
О чем у нас не помышлял,
Быть может, ни один журнал!).
–

Никто насмешкою холодной

Встречать не думал старика,
Заметя воротник немодный
Под бантом шейного платка.
Хозяйка спесью не смущала
И новичка-провинциала;
Равно для всех она была
Непринужденна и мила.
Лишь путешественник залетный,
Блестящий лондонский нахал,
Полуулыбку возбуждал
Своей осанкою заботной;
И быстро обмененный взор
Ему был общий приговор.

Строфа XXIV. После нее – в беловой рукописи:

И та, которой улыбалась
Расцветшей жизни благодать,
И та, которая сбиралась
Уж общим мненьем управлять,
И представительница света,
И та, чья скромная планета
Должна была когда-нибудь
Смиренным счастием блеснуть,
И та, которой сердце, тайно
Нося безумной страсти казнь,
Питало ревность и боязнь, –
Соединенные случайно,
Друг дружке чуждые душой,
Сидели тут одна с другой.

Строфа XXV. Вместо этой строфы – в беловой рукописи:

Тут был на эпиграммы падкий
На всё сердитый князь Бродин:
На чай хозяйки слишком сладкий,
На глупость дам, на тон мужчин,
На вензель, двум сироткам данный,
На толки про роман туманный,
На пустоту жены своей
И на неловкость дочерей;
Тут был один диктатор бальный,
Прыгун суровый, должностной;
У стенки фертик молодой
Стоял картинкою журнальной,
Румян, как вербный херувим,
Затянут, нем и недвижим.

Строфа XXVI¹⁶. Вместо стихов 5-14 в беловой рукописи: