Катя. А тебе, мама, не стыдно было, когда ты полюбила папу?
Рогачева. Так ведь мне тогда не шестнадцать лет было!
Михаил. Значит, вы мне отказываете?
Рогачев. А вы что думали? И вы уж лучше бы к нам не ходили. Хорошего мало.
Катя. А три рубля у него взяли!
Рогачева
Катя
— Михаил здесь?
Входят Чернецов и Чернецова.
Чернецов — земский врач. Ростом мал. Худощавый и весь серенький. Его крылатка слишком широка. В руках у него толстая суковатая палка. Он носит синие очки. Курит очень много. Угрюм, вдумчив и принципиален. Любит играть в шахматы. Веселенькие стишки, которые он любит цитировать, странно противоречат угрюмости его лица. Говорит низким голосом, а стихи читает искусственным басом.
Чернецова — тоже, как и муж, мала и суха. Волосы, уже начинающие седеть, у нее острижены довольно коротко и вьются. Она носит светло-синие очки. Курит еще больше, чем муж, и еще принципиальнее его. Одета всегда в черное. На голове — канотьерка с черною лентою. Смотрит серьезно и вдумчиво, и когда она слушает кого-нибудь молча, то кажется, что она не одобряет того, что слышит. Катя и Михаил смущенно молчат.
Чернецов. Ну вот и я. Здравствуйте, Катя. Ваш папа дома?
Катя. Здравствуйте, Алексей Иванович. Папа дома. Здравствуйте, Мария Петровна.
Чернецова. Мой Алексей Иваныч дня без шахматов прожить не может.
Чернецов.
Чернецова. Я удивляюсь, Алексей Иваныч, что ты так любишь цитировать буржуазные стишонки. Точно ты не знаешь настоящих, хороших стихов.
Чернецов. Иду я сегодня утром мимо речки и вижу очень живописную картину: Екатерина Константиновна, приподнявши юбочки, переходит речку вброд. Коленки открытые, на лице блаженство, в руке большой букет цветов, и вообще очень живописно.
Чернецова. Алексей Иванович, ты должен был отвернуться.
Чернецов. Принципиально ты права. Я и отвернулся. Сначала я думал, что это — глупенькая Лилит. Гляжу, — а это наша умненькая Катя.
Чернецова. А ты, Михаил, все с Катею?
Михаил. Я ее люблю.
Чернецов. Напрасно. Ты — мальчик умный, а она — девочка пустенькая, малоразвитая и буржуазная.
Михаил. Она — прелесть и один восторг! И какая же она буржуазка! Она не похожа на кисейную барышню, и из нее выйдет хорошая пролетарка.
Чернецов. Из чего ты это заключаешь?
Михаил. Да вот, например, она босая все лето ходит.
Чернецов. Ты, Михаил, очень наивен.
Михаил. Она посмотрит, — и все словно радуется. Да нет, вы не можете этого понять.
Чернецов. Где уж нам!
Михаил. Почему же углекислота?
Чернецов. Да уж так написано. Из песни слова не выкинешь.
Михаил. Я ее люблю.
Чернецов. Углекислоту? Напрасно.
Михаил. Я люблю Катю.
Чернецова. Откуда у вас эти цветы? У вас таких, кажется, не было.
Катя. Я стащила у Луногорских.
Чернецова. Стащили! Разве это можно?
Катя. Ну, они не рассердятся.
Чернецова. А вы признаете частную собственность на продукты труда?
Катя. Да ведь и вы, Мария Петровна, против частной собственности. Ведь вы — марксистка.
Чернецова. Я отрицаю частную собственность только на орудия производства, а не на продукты труда.
Катя. Все равно.
Чернецова. Далеко не все равно.
Чернецов.
Чернецова. Меня возмущает эта беспринципность.
Катя. Луногорские очень богаты. Что им сколько-нибудь цветочков!
Чернецова. Легкомыслие и полнейшая беспринципность. И зачем вы всегда заставляете Михаила быть с вами?