Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

— Каждый день приносит с собой новую таинственную привычку, — сказал врач. — Вчера вечером у нее была передышка в промежутке между двумя бурными припадками. Ужасная телесная дрожь внезапно прекратилась. Она дала себя усадить. Упорно продолжала отказываться от пищи. Бледна и худа была как смерть. Дрожь, испуганные взгляды, вскидывание всем телом — все это прекратилось. Осталось одно только движение рук, прижимающихся к стигматам на губах. Некоторое время она оставалась неподвижной, затем с совершенно новым выражением голоса прочла одну строфу из Библии, вот эту самую.

Он раскрыл Вторую книгу пророка Самуила и прочел:

— «И тогда Амнон возненавидел ее великою ненавистью; ибо ненависть, которую он носил к ней теперь в сердце своем, была сильнее любви, которую он носил раньше. И сказал он ей: Встань и иди прочь». Тут я спросил ее в упор: «Кто это Амнон?» Она отвечала: «Тот, который прогнал меня и запер за мной дверь». Внутри нее идет такая работа, что для того, чтобы сдержать ее, ей не хватает своих человеческих сил. Во время самых затуманивающих ее бурных припадков она проявляет невероятную сдерживающую силу. Чувствуется, что ее усилия беспрестанно вращаются около внутреннего ядра совести, на которое она опирается и нажимает всем своим существом, как бы для того, чтобы помешать ему подняться и проявить себя.

Он сидел в раздумье, держа книгу в руках и заложивши пальцем страницу книги Самуила. У него был вид великих исповедников, великих руководителей человеческой души; он нащупывал тайну, делая это совершенно незаметным образом; затем молча выжидал, но среди безмолвия властным образом заставлял проявляться все то, что оставалось скрытым.

После долгого промежутка Паоло спросил:

— Брат ее, Альдо, не видается с ней? Не выражал желания видеть ее?

— Я полагаю, что он в данное время болен и находится в Вольтерре. И даже если бы он приехал, я не допустил бы его до нее, в данное время я принужден держать ее в самом строгом уединении. Также я не допускаю к ней отца и эту особу.

Наступила новая пауза.

— А Изабелла не выражала желания видеть его? — спросил Паоло голосом, которому он старался придать самое бесстрастное выражение, но который оказался окрашенным самой темной кровью, подобно виденному им недалеко от Вольтерры дымящемуся источнику, окрашенному в красный цвет размытой дождями красной землей.

— Я не кончил рассказывать вам историю Амнона, — отвечал врач, раскрывая книгу. — Больная бредила без перерыва, находясь во власти какого-то неотвязчивого образа. Я никогда еще не видал, чтобы черты человеческого лица могли искажаться до такой степени, как у нее. Ее выразительная способность представляется веществом, расплавленным для отливки, веществом, которое может принять ту или иную форму, которое находится в работе и не может получить завершения. И вот неожиданно после длинного бессвязного монолога она промолвила с ясностью, испугавшей ее самое в эту минуту: «И все-таки в чем вы меня обвиняете, в этой вине я повинна, я совершила грех и не могу отрекаться». Тогда я повторил свой вопрос, глядя ей прямо в глаза: «Кто это Амнон?» У нее промелькнула одна из ее невыразимых улыбок, которая посреди ее стигматов кажется лучом тени, гораздо более таинственным, чем луч света, который мы видим на изображениях святых стигматов: «И Амнон от любви к сестре своей Фамари был в таких муках, что чуть не заболел». Тогда я настойчиво повторил свой вопрос: «Но кто же это Амнон?» Она вскочила на ноги с одним из своих порывистых движений, которые делают ее похожей на столб горячего пепла, и закричала: «Мой брат! Мой брат!»

Но вот пятый день был днем воспоминаний.

Сумасшедшая спросила у Кьяретты старый музыкальный ящик с стальным гребнем: свое «скарабилло». Она обдирала себе до крови пальцы об иглы цилиндра, совсем как тогда, когда ей было шесть лет. Она наклонялась над ним, стараясь почувствовать дуновение двойного крылышка, услышать тоненькие, бесконечные звуки, идущие из самой дали ее детства.

— Странная вещь, — говорил доктор, обращаясь к Паоло. Это пиликанье успокаивает ее и заглушает звуки шагов, которые слышатся ей над головой. Сегодня утром она говорила: «Позовите мне Лунеллу, приведите ко мне мою Форбичиккию, пусть она придет и принесет с собой Тяпу и ножницы и будет вырезывать тут для меня свои фигурки, и мы будем жить вместе все трое, а скарабилло будет нам все играть да играть».

Паоло представил ее себе на террасе полуобнаженной, полузакутанной в лунное покрывало, с голубой звездой посередине лба; вспомнил, как она принесла что-то закутанное в кусок шелка.

— Воспользовавшись этим своего рода очарованием и появившимся у нее желанием видеть Лунеллу, я добился того, чтобы она позволила отвезти себя в Вольтерру.

— В Вольтерру?