Том 5. Мы — на острове Сальткрока

Пелле сел в кровати; лицо у него было бледное, глаза мокрые от слез. Обхватив руками шею Малин, он крепко прижался к ней и хрипло сказал:

— Малин, поклянись мне, что ты не умрешь, пока я не вырасту.

И Малин обещала, она торжественно поклялась ему, что попытается это сделать. А потом сказала, желая утешить его:

— Мы купим тебе нового кролика, Пелле.

Но мальчик покачал головой:

— Я никогда не захочу никакого другого кролика, кроме Юкке!

И еще один малыш на острове плакал, но не тихо и безмолвно, как Пелле, а громко и бурно, так что было слышно далеко вокруг.

— Вранье! — кричала Чёрвен. — Все вранье!

Она набросилась с кулачками на отца за то, что он ей это сказал.

Он не смел, не смел говорить такие страшные слова… что Боцман… нет, ни за что на свете! Укусил Туттисена и задрал насмерть Юкке — так сказал папа. Никогда, никогда, никогда в жизни! Бедняга Боцман! Надо взять его и убежать вместе с ним далеко-далеко и никогда не возвращаться обратно. Но прежде она наставит шишек всякому, кто осмелится сказать такое…

В бешенстве она сбросила с ног башмаки и огляделась вокруг, ища, кому бы запустить их в голову… не папе… кому-нибудь… кому-нибудь другому. Но никого подходящего поблизости не было, и она с криком саданула башмаками о стенку.

— Я вам покажу! Я вам покажу! — дико кричала Чёрвен.

Она совершенно обезумела. Но, увидев, что папа посадил Боцмана на цепь у крыльца, она стала приставать к отцу:

— По-твоему, его уже нельзя с цепи спускать?

Ниссе вздохнул.

— Чёрвен, бедная моя малышка, — сказал он, опускаясь перед ней на корточки, как делал всегда, когда хотел заставить ее выслушать его хорошенько. — Чёрвен, я должен сказать тебе такое, что тебя страшно огорчит.

Чёрвен разрыдалась пуще прежнего:

— Я уже совсем огорчена.

Ниссе снова вздохнул:

— Я знаю… и мне тоже тяжело. Но видишь ли, Чёрвен, такой собаке, которая кусает ягнят и задирает насмерть кроликов, жить нельзя.

Чёрвен молча посмотрела на него. Сначала она будто не расслышала или не поняла, что сказал отец, но потом вдруг с жалобным криком отскочила от него.

Она бросилась на кровать и, спрятав голову в подушку, пережила самый долгий и самый горький день в своей жизни.

Тедди и Фредди ходили по дому с глазами, опухшими от слез; они горевали не меньше Чёрвен. Но когда они увидели, как она неподвижно лежит на кровати, у них сжалось сердце. Бедная Чёрвен! Все-таки ей тяжелее, чем всем. Они сели рядом с ней, пытаясь отвлечь ее разговором и облегчить ее горе. Но она будто не слышала их, и они добились от нее только одного слова:

— Уходите!

Они ушли со слезами на глазах. Мэрта и Ниссе также пытались поговорить с ней, но и они не получили ответа. Время шло. Чёрвен молча и неподвижно лежала в кровати. Мэрта то и дело приоткрывала дверь в ее комнату, но лишь легкие всхлипывания прерывали тишину.

— У меня больше нет сил, — под конец не выдержала Мэрта. — Пойдем, Ниссе, попробуем еще раз ее успокоить.

И они попробовали. Они испробовали все, что подсказывали им любовь и отчаяние.

— Чёрвен, доченька, — говорила Мэрта, — почему бы тебе не поехать в город, к бабушке? Хочешь?

В ответ лишь короткое, без слов, всхлипывание.

— А что, если мы купим тебе велосипед? — спросил Ниссе. — Хочешь?

Снова всхлипывание и больше ничего.

— Чёрвен, неужто тебе так ничего и не хочется? — упавшим голосом спросила Мэрта.

— Хочется, — буркнула Чёрвен, — хочу умереть.

Внезапным рывком она уселась на постели, и из нее вдруг хлынул поток слов:

— Это я, я во всем виновата. Я не заботилась о Боцмане. Я все только с Мосесом возилась.

Она уже все обдумала, обдумала в страшном отчаянии. Это должно было случиться. Это она во всем виновата. Боцман никогда раньше никому не причинял зла. И если правда, что он укусил Туттисена и задрал Юкке, то только потому, что Боцману самому стало совсем плохо и ему было наплевать на все…

— Это я виновата, — всхлипывала Чёрвен. — Застрелите лучше меня, а не Боцмана.

Она снова уткнулась в подушку. На какой-то миг ей вспомнился Мосес в сарае у Мертвого залива, но казалось, он жил где-то совсем в другом мире, и она не в силах была думать о нем. У нее осталась одна забота — Боцман. С невыносимой тоской думала она о нем. Он сидит на цепи у крыльца, скоро папа возьмет ружье и пойдет с ним в лес.

— Приведи сюда Боцмана, — буркнула она из подушки.

У Ниссе был несчастный вид.

— Чёрвен, доченька, может, лучше тебе не видеть Боцмана?

— Приведи сюда Боцмана! — взревела Чёрвен.

Тедди привела собаку, и Чёрвен выгнала всех из своей комнаты.

— Хочу побыть с ним одна.

Оставшись наедине со своей собакой, она бросилась к ней на шею и запричитала:

— Прости меня, Боцман, прости меня, прости!

Он смотрел на нее своими навеки преданными глазами и, верно, думал: «Ах ты, оса ты этакая, не возьму в толк, что здесь происходит. Но не надо печалиться, я не хочу этого».

Обхватив его огромную голову руками, она смотрела ему в глаза, пытаясь найти ответ на все необъяснимое и страшное.

— Это неправда! Ох, Боцман, если бы ты умел говорить, ты бы все им рассказал.

Да, если бы Боцман умел говорить! Если бы умел!