Читаем Том 5. Наука и просветительство полностью

Чтобы оценить их, нужно вспомнить, на что была похожа советская классическая филология около 1960 года. Она была лишена двух условий, необходимых для развития всякой науки: во-первых, преемственности поколений и, во-вторых, контакта с зарубежной филологией. В 1920–1930‐е годы предметы классической филологии в университетах не преподавались: в ее истории оказался перерыв длиной лет в пятнадцать. Когда она восстановилась и когда ей стал учиться С. А. Ошеров, то его преподавателями в Московском университете были, так сказать, не отцы, а деды от науки: поколения отцов не было. Это были ученые дореволюционного позитивистского склада, они прекрасно знали древние языки, они по-настоящему любили древние литературы, но не знали, что должна делать с этим наука: разве что пересказать содержание, выделить и процитировать красивые места и сделать замечания о художественных особенностях. Новую зарубежную научную литературу они не читали – даже ту скудную, которая доходила до советских библиотек. Пусть желающие заглянут в «Историю римской литературы» (Изд-во АН СССР. 1950–1962. Т. 1–2), и они поймут, что сказанное не преувеличение. Впрочем, когда первые их ученики пытались заполнить этот концептуальный вакуум дежурными понятиями советского литературоведения, картина получилась еще безотраднее: такова была другая «История римской литературы» (Изд-во МГУ, 1954).

Учиться настоящей науке, складывать осмысление текстов в картину целостной римской культуры с ее общими и специфическими чертами приходилось самостоятельно, по книгам. У старших это не находило понимания. Когда С. А. Ошеров защищал диссертацию, это чуть не стало провалом: оппонент его Ф. А. Петровский категорически заявил, что по таким фрагментам, какие сохранились от Невия и Энния, невозможно делать какие бы то ни было обобщения. (А когда дело не шло об «обобщениях», тот же Ф. А. Петровский, блестящий переводчик, охотно помогал С. А. Ошерову, редактируя его «Энеиду».) Ошерову пришлось уйти в переводы и редактирование; его сверстник по науке Г. С. Кнабе надолго ушел в лингвистику; более младший, С. С. Аверинцев, должен был в первые свои годы работать в Институте искусствознания. Перестройка университетской классической филологии началась лишь позже, и Ошеров смотрел на нее со стороны.

Сейчас каждый хорошо знает, что в античной культуре время ощущалось как циклическое, вечно неизменное, а в новоевропейской – как линейное, целеустремленное. Нужно напоминание, чтобы вспомнить, что среди филологов у нас об этом едва ли не первым стал писать С. А. Ошеров (в статье о Вергилии).

Овидий для русского читателя очень долго оставался только легкомысленным ритором и сомнительным оппозиционером. С. А. Ошеров если не первым, то одним из первых показал, что за его изящными картинками из жизни людей и богов стоит большое, связное и очень античное мировоззрение. Драмы Сенеки не только у нас, а и на Западе сплошь и рядом описываются лишь как упражнения в риторическом пафосе. С. А. Ошеров не только представил их как форму стоической проповеди, но и объяснил, почему эта форма оказалась для такой проповеди непригодной: страдания трагических героев с точки зрения этической и с точки зрения эстетической выглядят слишком различно. Ошеров писал об этом в лучшем случае в предисловиях и послесловиях, сопровождавших свои и чужие переводы, а чаще в небольших статьях, появлявшихся в малотиражных научных сборниках «на случай»; эти мысли входили в сознание читателей, не запоминаясь его именем. В этой книге они собраны воедино впервые.

Он был переводчиком не только античных авторов, но и новоевропейских: с немецкого и с итальянского, Алесссандро Мандзони и Итало Кальвино, «Римских элегий» и «Вильгельма Мейстера» Гете. О них он не писал статей, но такая жизнь в двух мирах тоже много значила для более глубокого понимания античной культуры в ее цельности и ее специфике. Перевод – лучшая школа понимания переводимого, и Ошеров чувствовал в латинских стихах больше, чем позволял себе об этом писать. Только в статье о Вергилии он обмолвился необычным замечанием, что Вергилий по темпераменту своему был лирик, а не эпик и что в «Энеиде» есть места не только гениальные, но и холодные и вялые. Но развивать эти мысли он не хотел: как филолог он не имел права на субъективные суждения. В издательстве «Художественная литература», где он был редактором, он начал серию «Библиотека античной литературы» и вел ее двадцать лет, по тому в год; она не меньше дала русской культуре, чем дали бы университетские курсы и академические монографии. Книги ее хорошо памятны ученым и неученым любителям словесности; в них выработалось образцовое сочетание высококачественного перевода, продуманного комментария и вступительной статьи, одновременно серьезной и доступной. Лучшими примерами таких статей были статьи самого Сергея Александровича об Овидии и Сенеке.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное