Том 5. Одинокому везде пустыня

– Когда рожу сына?

– Думаю, раньше, – уверенно сказал Адам. – Ну что, потопали восвояси?

– Потопали. Боже ты мой, а юбка у меня – как корова жевала!

– Похоже, – улыбнулся Адам. – Да и гимнастерки у нас с тобой не краше, и мое галифе. Ладно, в жизни раз бывает восемнадцать лет! Гулять так гулять!

– Тяжело идти, – пожаловалась Сашенька, – столько колдобин! Кажется, когда сюда шли, их было поменьше.

Солнце опускалось за холмы так торжественно, так картинно, что они шли и то и дело оглядывались. Когда до их перелеска оставалось метров двести, Сашенька оглянулась в очередной раз, оступилась и вскрикнула от неожиданной резкой боли в ступне.

– Что такое? – подхватил ее за талию Адам.

– Не знаю. – Сашенька замерла на одной ноге.

Адам бережно усадил ее на землю, ловко стянул с нее сапог, размотал портянку.

– Так, а теперь чулочек сними!

Сашенька послушно сняла хлопчатобумажный чулок в резинку.

– Сейчас посмотрим. Так больно? А так? А вот тут?

Она только кивала головой.

– Понятно. Латеральное[17] растяжение голеностопного сустава, – поставил он диагноз. – Перебинтуем потуже и дочапаем.

– А у меня нет бинта, – растерянно сказала Сашенька.

– Ничего, у меня свой. – Он достал из подаренной ему Грищуком сумки упаковку бинта и туго перебинтовал ей ногу.

– Как ты бинтуешь здорово! – удивилась Сашенька.

– Еще бы мне не бинтовать, я столько перекрутил этих бинтов, что, наверное, земной шар можно было бы обвязать. – Он надел на нее сапог, поднял ее на руки и понес.

– Ты что, Адась? – пробовала протестовать Сашенька, крепко обняв его за шею. – Я тяжелая!

– В смысле беременная?

– В смысле, что во мне сорок пять килограммов, а с сапогами и того больше! Я сама пойду, Адась!

– Лучше не мешай мне идти, хорошо? А как устану, понесу тебя на плече, а потом на другом… Мне пока нормально. Зато будет что вспомнить! Как я тебя на руках носил!

– Ты надорвешься, Адась!

– Своя ноша не тянет, главное – держись крепче!

– Слушай, лучше возьми меня к себе на закорки, – предложила Сашенька, когда они чуть не упали из-за того, что Адаму было не видно, куда он ступает.

– Не-а! Так я тебя вижу, а на закорках… Немножко осталось. Какие у тебя душистые волосы!

– Это от трав, мы ведь в своем травяном уголке полдня провалялись…

Когда они добрались до края поляны, Адам опустил ее на землю и сам сел рядом.

– Вот мы и дома. – Он кивнул в сторону перелеска, до которого оставалось метров двадцать.

– Представляешь, я на самом деле ощущаю наш грузовичок как родной дом! – сказала Сашенька с тревогой и удивлением в голосе. – А завтра мы тронемся в путь. А что значит «госпиталь второй линии»?

– А то и значит. Просто их три: первая, вторая, третья. Третья ближе к тылу, первая – к передовой, а вторая – где-то посередине.

– Интересно, далеко отсюда?

– Ну, этого тебе Грищук не скажет. Он у нас строго блюдет военную тайну. А вон он и сам, кажется, к нам идет. Поднимайся! Оп-ля! Так, держись за меня и не наступай на больную ногу. Главное, ты ее не натружай сверх меры – и все будет в порядке. Пошли потихоньку.

– Ребяточки, да где ж вы пропадали? Да я ж вас обыскался! – почти подбежал к ним Грищук. – Адам, звонили из штаба армии, требовали, чтобы ты туда прибыл к четырем часам. Там у них кто-то ранен и собирают лучших хирургов на консилиум, ну и дальше на саму операцию. Дай им Домбровского – и все! А где ж тебя взять? Я Васю послал. Ух, нахлобучка мне будет, боже ж ты мой!

– Вы ведь сами отпустили, – сказал Адам.

Сашенька зарделась: ей было приятно, что в штабе армии ценят ее мужа.

– Сам, сам! Я не в обиде, просто рассказываю, как дело было. А что у нас с ножкой, что это мы шкандыбаем? – обратился Грищук к Сашеньке.

– Связки растянула, оступилась, – ответил за нее Адам.

– Ну невелика беда! Эх, а какие фотки получились – хоть на выставку! Айда, посмотрим! А ты черканула матушке письмецо?

– Вот оно. – Сашенька вынула из сумки солдатский треугольник[18].

– Гарно, – принимая письмецо, сказал Грищук. – А теперь фотки выберешь, и мы Колю направим в штаб фронта к моему корешу. И завтра, а самое позднее – послезавтра все будет у твоей мамочки.

Фотографии очень понравились и Сашеньке, и Адаму.

– Какой вы мастер, Константин Константинович! Мой муж получился краше ясного сокола, да и жена вроде ничего! – радостно сказала Сашенька.

– Оба хороши! Не лучше, чем в жизни, но приблизительно, – подхватывая ее веселый тон, согласился Грищук. – Отбирайте для мамы, и сейчас мы Колю снарядим. Все будут любоваться, а мамочка гордиться своей дочурой и всплакнет, наверное…

– Моя мама не плачет. Она все слезы выплакала.

– Понимаю, – сказал Грищук. – Она не одна такая в России.

Из тридцати пяти фотографий Сашенька и Адам отобрали для Анны Карповны одиннадцать штук. И, как только стемнело, шофер Коля повез пакет в штаб фронта для передачи «лично в руки» указанному ему Грищуком медицинскому интенданту.