Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы

– Неужели, счастье целой жизни, моей и вашей, вы приносите в жертву минутному и странному капризу? ведь это каприз, не правда ли, сознайтесь? может быть, я сумею это понять, ждать что ли! – и он поцеловал ей руку.

Лелечка, не отнимая рук, сказала со скорбной насмешкой: «Не все ли равно, что предпочитает, какие имеет капризы такая противная дрянь, как я?»

Лаврентьев долго смотрел в ее светлые, не посиневшие от волнения глаза, вздохнул и произнес без гнева: «В вас совсем нет сердца… как вы можете говорить о любви?.. прощайте!»

Так как Лелечка ничего не отвечала, то он еще раз сказал: «Не думайте, что когда я говорю: прощайте! так это на две минуты, как у вас и у ваших друзей. Я говорю просто и навсегда…»

– Дмитрий Алексеевич, если б меня и моих друзей люди простые и любящие не заставляли побоями отказываться от своих слов, так мои решения были бы такими же крепкими, как и ваши.

– Тогда я поступил глупо.

– Боюсь, что вы не только тогда поступили глупо.

Лаврентьев помялся немного, взял свою фуражку и сказал неуверенно:

– Ну что ж, прощайте, Елена Александровна.

– Прощайте, Дмитрий Алексеевич, не поминайте лихом! – ответила Лелечка, даже не вставая с места. Но едва закрылась дверь за Лаврентьевым, как Лелечка, быстро вскочив, подбежала к окну, откуда был виден подъезд гостиницы: может быть, она хотела окликнуть уезжающего, найти настоящие и искренние слова, как вдруг она почувствовала, что ее талию охватывают чьи-то дрожащие руки.

– Вернулся! – воскликнула она, оборачиваясь к красному Лаврику, по лицу которого были размазаны слезы.

– Зачем вы это делаете? зачем вам я, ну, скажите, скажите, когда вы любите совсем другого? Зачем вы играете мною? вы сами ломаете то, что так бережно строили.

Лелечка вдруг закричала так же точно, как только что кричал Лаврентьев:

– Ну, да, да! я – противная дрянь! я вами играла, вас завлекала! Что вы хотите? Как у вас, Лаврик, не хватает деликатности, чтобы не приставать ко мне с разным вздором? зачем вы сюда приехали, кто вас звал? вы все какие-то полоумные!.. еще два таких дня, и я с ума сойду с вами! – Почему вы сердитесь, Елена Александровна? я же сказал правду.

– Ах, Боже мой! Нашел чем хвастаться: сказал правду! Кому она нужна? Вы понимаете, что я устала! я хочу простой, тихой, спокойной любви! я думала, что в вашем невинном сердце, в вас, тонком, чутком, я сумею взрастить то, чего я так ждала, а вы как все, – и она заплакала. Лаврик растерянно повторял: «Я очень люблю вас, Елена Александровна, но люблю, как умею».

– Нет, Лаврик! я старше вас и должна вам сказать тоже правду: я не буду вас мучить и делать несчастным… я вас не могу любить так, как нужно было бы. Это правда. Для вас, конечно, это очень горько, но вы так молоды, что это скоро забудется… Я хотела устроить прекрасную жизнь, но видите ли, в чем дело: нужно, чтобы один из двоих был сильным, а мы оба так слабы, так слабы!

– Нужно, чтобы другой был, как тот, как Лаврентьев. Елена Александровна, будто не замечая Лаврика, произнесла мечтательно:

– Да, Лаврентьев – сильный и определенный… а вы нежный цветок. За вами нужно ходить не с таким сердцем, не с такою душою, как у меня. Я слишком запыленная, изломанная для вас.

Елена Александровна мельком взглянула в зеркало, где отражалась склоненная фигура Лаврика и она сама, заплаканная, с кружевным платочком в руках, будто какое-нибудь «последнее свидание». Тогда она наклонилась еще красивее и прошептала, разглаживая Лавриковы волосы:

– Теперь, милый друг, уезжайте! Мне так тяжело, будто я хороню лучшую свою мечту… Но нужно сделать это теперь, пока не поздно. Я делаю это не только для вас, но и для себя. Какие мы несчастные с вами, Лаврик! Ну вот, я целую вас в последний раз… Уезжайте сегодня же!

Лаврик долго смотрел в светлые глаза, даже не посиневшие от волнения, и наконец сказал: «Вы плачете, Елена Александровна, но у вас совсем нет сердца!»

– Может быть, милый друг, может быть, я ничего не знаю… Потом, и скоро, вероятно, вы поймете все. Я делаю это не только для себя и вас, но и еще для одного человека, который одинаково дорог и мне и вам… Я делаю это для Ореста Германовича.

Когда заплаканный Лаврик вышел, спотыкаясь, Елена Александровна не бросилась к окну, а велела подать себе счет, сказав, что завтра рано утром уезжает, а сама села за письменный столик и написала на голубом листке телеграмму: «Петербург, Екатерининский канал. Царевскому. Соскучилась. Благополучно. Завтра буду. Целую. Люблю», и давно так крепко не спалось Елене Александровне, как в эту ночь. Она спала, как маленькие дети, набегавшиеся за долгий день.

Часть вторая

Глава 1