Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы

– А что должно было бы мне наскучить?

Полина Аркадьевна вдруг остановилась и, подняв юбку выше колена, стала отыскивать репейник, который туда вовсе не попадал.

– Что должно было вам наскучить? – переспросила она, не подымая головы.

– Да! – ответил Лаврик, ожидая, пока Полина поправится.

– Вы сами это отлично знаете! – сказала она, выпрямляясь.

– Нет, я что-то не знаю.

– Да вот так рассуждать и так вести себя, как вы теперь.

– А как же я себя веду!

– Как! Стараетесь сделать вид, что вы то, чем вы на самом деле не хотите и не можете быть.

– Какие-то шарады!

– Да, шарады, – ответила Полина Аркадьевна и прекратила разговор, потому что они уже подходили к террасе. На ступеньках лестницы она несколько задержалась и проговорила как бы про себя: «Шарады! шарады! а что в мире не шарады? Этот лес, и месяц, и небо, и сердце человеческое… а главное – чувства людей».

– Что это вы декламируете, милая Полина Аркадьевна, – спросила громко Ираида Львовна, бывшая уже в шляпе и в манто от пыли.

– Так… вспоминаю одно стихотворение…

– Ну, вы его вспомните по дороге, а теперь скорей одеваться, я боюсь, что скоро стемнеет.

– А мой совет, – сказал Панкратий, – и по дороге этим делом не заниматься, потому что, судя по началу, это стихотворение ничего доброго не обещает. Какая-то ни к чему не обязывающая загадочная ерунда.

Полина ничего не ответила, а, наскоро простившись с хозяевами, стала усаживаться в бричку рядом с Ираидой Львовной.

В общей суматохе, впрочем, она успела пожать руку Лаврику и шепнуть:

– Помните, Лаврик…

А что он должен был помнить, так и осталось неизвестным, как Лаврику, так, вероятно, и самой Полине Аркадьевне.

Как ни была расстроена Елена Александровна, от ее взгляда не ускользнул отдельный разговор Полины с Лавриком, потому, отходя ко сну, она обратилась к ней с вопросом:

– А ты уж, кажется, принялась осуществлять свой план?

– Какой план?

– Да насчет Лаврика.

– Ах, это? это да.

– Ну, и что же, успешно было начало?

– Не знаю, как тебе сказать… Я все-таки предпочитаю начинать в комнатах. Да, в сущности, я ничего и не предпринимала… Я совершенно просто и искренно беседовала. Он не очень глупый.

Несколько помедлив, Лелечка заметила: – В таком возрасте все глупы достаточно, и, по-моему, путь искренности здесь наиболее неудачный.

– Он, по-моему, теперь набрался каких-то скучных-прескучных слов, но ведь стоит на него посмотреть, чтобы понять, что эти слова сами по себе, а он – сам по себе, вроде перца, который поставлен на стол, а не положен в кушанья… Относительно искренности, я думаю, ты ошибаешься; она всегда производит впечатление. Притом это недостаток, конечно, но я и не могу быть иной.

– Ах, Полина, Полина! как бы вместо веселой игры у тебя самой не пробудились какие-нибудь чувства.

– Ну, так что же! тем игра будет веселей.

– Веселее ли? – спросила Лелечка, продолжая раздеваться.

– Безусловно, – живо подхватила Полина и с улыбкой добавила: – Меня еще одно обстоятельство очень радует.

– Какое же это обстоятельство?

– А то, что у нашей милой Елены Александровны тоже пробуждается чувство.

– У меня? – спросила Лелечка с удивлением. – Какое же?

– Чувство ревности, – отвечала Полина, ловко вскакивая на кровать.

– Чувство ревности? – переспросила Елена Александровна. – Ну, ты, Полина, кажется, совсем зафантазировалась!

– Зафантазировалась ли я, или не зафантазировалась, а только «собака на сене» в каждом из нас сидит, и даже очень: и себе не надо, и другим не дам.

– Да, может быть, это и правда, но в данном случае ты совершенно бредишь… какое мне дело до тебя, скажи на милость?

– А зачем же ты сердишься?

– Я и не думаю сердиться, откуда ты взяла?

– Ну, не сердишься, так волнуешься… да ты не беспокойся: лучше быть собакой на сене, чем бесчувственной деревяшкой, от этого будет еще веселее игра!.. а ведь что ж наша жизнь, как не игра?

– Ну, и прекрасно! Ну, я – собака на сене, и к тебе ревную, и наша жизнь игра… а теперь давай спать, – и Елена Александровна задула свечу.

Глава 11