Том 5. Просто любовь. Когда загорится свет

— Ужасно ты был тяжелый, — сказала она, словно читая его мысли.

Он вздрогнул, папироса потухла, спички ломались и гасли, прежде чем он успевал прикурить.

— А меня ты не угостишь?

— Прости, правда, ты ведь куришь?

По ее губам снова скользнула насмешливая улыбка. Алексей смутился. Вечно приходится натыкаться на одни и те же воспоминания. У него было ощущение, что девушка читает его мысли, трусливые, жалкие мысли. Тот окурок, последний окурок, который они курили вместе, лежа в глубоком снегу, осторожно, в рукав, под свист и кваканье разрывающихся мин.

— Мне хотелось посмотреть, как ты живешь, Алексей. Может, это глупо, я понимаю, что причинила тебе неприятность, но знаешь, так как-то потянуло.

Она внимательно рассматривала обстановку. Потом встала, подошла к комоду и взяла в руки фотографию.

— Это Ася?

— Да.

— Этот снимок лучше, чем тот, что был у тебя. И здесь она уже постарше.

— Это последний снимок, недавно один знакомый сделал.

Она кивнула головой и осторожно поставила рамку. Разгладила завернувшийся уголок вышитой салфетки.

— Работаешь?

— Нет, еще лечусь.

Снова воцарилось молчание.

— А ты обратно на фронт?

— Конечно.

Он старался не смотреть на нее и все же видел. На ней все те же керзовые солдатские сапоги, ремень плотно охватывает тоненькую фигурку, и воротник гимнастерки, потертый, вылинявший, окаймляет обветренное от мороза и непогод лицо. Маленькие руки — потрескавшиеся маленькие руки, прикосновение которых он помнил. Теперь он поймал себя на том, как реально и осязаемо помнил это прикосновение.

— Тебе нечего сказать, Алексей? — спросила она вдруг не своим голосом и не глядя на него.

Он с трудом проглотил слюну, в горле пересохло, во рту чувствовалась неприятная горечь.

— Ты мне ни разу не ответил.

— Я получил только одно письмо.

— Да? А я писала два или три раза.

— Очевидно, не дошли.

— Бывает…

Она вертела в руках погасшую папиросу. Длинные ресницы вздрагивали.

— Ты счастлив, Алексей?

Он не ответил. Не смотреть, не чувствовать. Зачем она пришла, чего от него хочет? В памяти внезапно всплывала ночь, красная от пламени, грохочущая, страшная ночь. И ее спокойное лицо над дулом автомата, ее спокойный голос. Снежные холмы, трескучий мороз, дикая, туманящая сознание боль и ее маленькие, огрубевшие руки, торопливо перевязывающие раны. «Спокойно, спокойно, Алексей, это ничего, это ничего!» Ее маленькие руки, такие уверенные и нежные, ее неустрашимые глаза, верные глаза, холодно устремленные в снежную даль. Ее неутомимые ноги, ее суровое непоколебимое упорство, ее упрямая, несокрушимая вера в победу.

— Большой путь прошли мы вместе, Алексей, — сказала она тихо, глядя в окно. Она задумалась. Маленький рот изогнулся в улыбке. — А теперь ты здесь, и все прошлое, наверно, кажется тебе далеким, немного страшным, но прекрасным сном. Правда, Алексей?

Он кивнул головой, не в силах ответить.

— Ты зря волнуешься, Алексей. И зря так испугался, когда я пришла.

— Я не испугался.

— Зачем ты врешь? Испугался. Я пришла не затем, чтобы устраивать тебе скандалы, чтобы упрекать тебя, я ведь понимаю, что все прежнее кончилось. То было хорошо тогда, а сейчас иное. Тогда я была счастлива и ни в чем не упрекаю тебя, я понимаю…

Да, да, она никогда не упрекала, Нина. Он не мог тогда сказать иначе: «Нет, нет, понимаешь, Коля, я не могу ее представить к награде, как-то неудобно, все же знают». Тогда, и еще второй раз… Ведь потому-то ее грудь и отмечена только ленточками ранений, потому на ней и нет ордена. Если бы она не была его подругой, он внес бы ее в список, — она, несомненно, заслужила. Но его это стесняло, и она понимала это и не упрекала.

— Просто хотелось увидеть, как ты живешь, чтобы иногда подумать о тебе, что ты и где ты. Ты ведь не обманывал меня, Алексей.

— Ты знала, что я женат, — шепнул он глухо.

— Знала… Ты не скрывал этого. Ну да.

Она забарабанила пальцами по столу. Как глупо, как бессмысленно все это вышло… Видимо, не следовало приходить. Но как он не понимает? Разумеется, она знала, что он женат, так же, как знаешь, что земля круглая и что на луне есть горы. Эта далекая жена была совершенно нереальной, ей не было места в военной лагерной жизни, Это она, Нина, перевязывала раны Алексея, шла рядом с ним в далеких маршах. Это она, Нина, украдкой от других чинила его носки и стирала белье, она заваривала для него чай, она помогала ему верить и держаться, когда отчаянье охватывало сердце.