Том 5. Просто любовь. Когда загорится свет

— Завтра придется сходить по поводу ордера на дрова. У меня в это время дежурство, так что ты уж устрой это.

— Завтра? Когда?

Это был как раз тот день, когда Алексею сказали: «Позвоните завтра от двенадцати до двух. Возможно, он приедет с утренним поездом».

— Я не могу. Я буду занят в это время.

Людмила закусила губы и исподлобья посмотрела на мужа. Да, вот теперь ему даже и этим неохота заниматься. Чем это он так занят? Но пусть его, она попросит кого-нибудь из приятельниц… Занят, тоже…

Разумеется, она знала, что Алексей не виноват в этом сидении без работы. Мнение врачей было непреложно — лечиться и ждать. Она сочувствовала ему, жалела его сначала, а затем понемногу привыкла, что он здесь, что он сидит, не зная, к чему приложить руки. Она привыкла просить его о всяких мелочах, которые раньше делала сама, — продовольственные карточки, счета, поиски слесаря. Должно же быть какое-то разделение труда. И она чувствовала себя обиженной, оттого что он это делает неохотно, с раздражением. Алексей действительно не хотел сдаваться, не хотел искать оправдание своего существования в этой беготне, в устройстве мелких повседневных дел, а Людмила не могла этого понять. Постепенно в ней нарастало легкое презрение к этому безработному, находящемуся на ее иждивении. Почему — безразлично. Факт оставался фактом — Алексей не работал, а она бегала на дежурство, дежурила за других, чтобы подработать, хваталась за любую работу, а Алексей даже не знал об этом. За последнее время он все чаще подолгу пропадал из дому, — видимо, нашел себе какую-то компанию, в которой чувствовал себя лучше, чем дома. Она еще раз подумала, не следует ли, ни на что не глядя, поговорить о разводе. Ведь все это довольно бессмысленно. Разумеется, Ася… Но в конце концов что дает Асе мрачное молчание, воцарившееся в семье, или непрестанные мелкие уколы, которых она не может не заметить. Впрочем, Людмила даже самой себе не хотела признаться, что она далеко не уверена в себе. Еще неизвестно, что бы ответила Ася, если бы ее спросили, с кем из родителей она хочет остаться. Ведь она обожает отца, — относительно этого Людмила не питала никаких иллюзий. Быть может, именно потому она все чаще возвращалась к мысли о разводе, чтобы ребенок был ее, только ее. А девочка с нетерпением ожидала появления отца, ее личико сияло при виде его, и она так доверчиво поднимала на него ясные глазки, что Людмилу иногда охватывал гнев. Разумеется, это лучше, чем если бы в ребенке пробудилась неприязнь к отцу, чем если бы ее мучила участь матери. Все это так, но все это диктовалось разумом. А чувством она предпочитала бы захватить дочь для себя, только для себя, независимо от того, будет ли от этого хуже или лучше. Почти три года они провели вдвоем — это были не легкие годы, о нет, — но достаточно было появиться Алексею, чтобы Людмила сразу лишилась своего преимущества. Словно были забыты те дни в степном городишке, где она в буквальном значении этого слова каждый день боролась за жизнь ребенка и за свою жизнь. Да, Ася была с ней мила, нежна, и все же в ее отношении к отцу была особенная ласка, наполнявшая Людмилу ревностью. «Может, мне только кажется», — утешала она себя иногда, но она прекрасно знала, что ей не кажется. Эта ласка была во взгляде Аси, в мягкой интонации ее щебета, в наивном движении ручки, которой она обнимала Алексея. Тем более, тем более следовало покончить с этим, прежде чем у Аси откроются глаза, прежде чем наступит горькое разочарование, прежде чем она поймет, как обстоит дело. Разумеется, Алексей любит ребенка. Да, он может часами разговаривать с девочкой, но если нужно достать дрова, то он занят. «Занят», — разъярила она себя этим словом, слишком шумно захлопнув за собой дверь.

А Алексей был действительно занят все больше и больше.

Исчезали горы развалин. Открылись проходы, площадки, вырастали груды очищенного, годного к употреблению кирпича. А главное, поднималась и выпрямлялась накренившаяся стена. Постепенно, сантиметр за сантиметром, стена вновь выравнивалась. Еще напор, еще усилие, и она примет прежнее положение, и приборы оповестят о победе человека над материей.

Дни стояли холодные, насыщенные лазурью, и на последних уцелевших деревцах Евдокима Галактионовича держался пушистый, бархатный, как цветы в майском саду, иней. В те минуты, когда Алексей открывал калитку в высоком заборе, его охватывал словно иной, новый воздух, бодрящий и живительный. За ним, поднимая снежную пыль полами тулупа, семенил старик сторож и торопливо докладывал обо всем, что произошло в отсутствие Алексея.

— Я все слушал, спать не мог, не трещит ли? И ни-ни. Только рассвело, иду туда, она стоит, как стояла. Еще только чуточку-чуточку, и она опять будет, как была… Там есть маленькая трещина в правом углу, вы видели, Алексей Михайлович?

— Видел. Но это не теперь, это и раньше было.

— Конечно, не теперь, а все-таки залечить надо будет.

— Залечим, залечим, — весело отвечал Алексей.

Навстречу шла группа работниц.

— Как живете, девушки?