Том 5. Просто любовь. Когда загорится свет

И Людмила ходила. Она останавливалась на пороге, откуда были видны три светлые комнаты, которые без мебели казались меньше, чем были на самом деле. Пахло свежей известью, под ногами трещали куски штукатурки, лежали доски. Она любила помечтать, присев на этих досках. Вот они втроем — прежняя счастливая семья: она, Ася и Алексей, перебираются на новую квартиру. Как могло бы быть хорошо… Здесь можно и в самом деле начать новую жизнь. Неизвестно, кто здесь жил раньше, как проходила чья-то судьба, чьи глаза сквозь дымку слез всматривались в рисунок обоев на стене? Чьи руки нажимали ручку двери, чтобы застать дома печаль или горе? Все ручки ввинчены заново. И никто еще со страхом, надеждой, отчаянием не высматривал сквозь новые стекла окон кого-то на улице. Когда Людмила шла по светлой, широкой лестнице, перед ее глазами уже не стояла тень умершего Вовки. Но она тащила за собой из старой квартиры в эти веселые новые стены свою старую боль, старую заботу, сожаление о жизни, которая уходила, уступая место тому, что надвигалось, — преждевременной одинокой старости. Пусть Алексей всегда здесь, все равно это будет одиночество.

В том же доме наверху ремонтировалась квартира для профессора Демченко. Старик посмотрит на зеленые газоны, увидит расцветшие на июньском солнце белые акации. Ася с Дуней выбегут в сквер играть с черной собачкой, которая выросла и стала веселой дворнягой. Можно будет смотреть из окна, как смешно подпрыгивают их короткие белокурые косички. И как бы могло быть так радостно на душе, если бы не одно, если бы не это.

Иногда Людмила встречала здесь и Феклу Андреевну. Закутанная в черную шаль, старуха семенила мелкими шажками, останавливалась у открытых дверей первого этажа, хмуро смотрела и жевала беззубым ртом какие-то непонятные слова. Она не просила о новой квартире. Кто-то сам вспомнил о ней. Ей предназначали комнату с кухней, большую, светлую и уже почти готовую, потому что опустошения, произведенные артиллерийским снарядом, повредив верхние этажи, пощадили низ. Она стояла и смотрела, как красят в веселый кремовый цвет стены, как брызжет краска на стекла двух окон, и все упорнее жевала губами. Бескровные губы шевелились, лицо сжималось в кулачок, старуха стремительно отворачивалась и бежала к себе — в темную сырую комнатку на чердаке. Тут она запиралась на ключ и, сев за стол, покрытый плюшевой, съеденной молью скатертью, погружалась в мрачные размышления.

Нет, она никого не просила о новой квартире — ее дали без просьб. Фекла Андреевна осторожно открывала свои сундуки, приоткрывала дверцы шкафа, осматривала свои запасы. Все, что осенью было сухо, чисто, сохранено, не устояло перед разрушительным действием сырости, обнаруживало явные признаки разложения. Мука отсырела, и ее приходилось беспрестанно просушивать; как знать, не испортились ли консервы в жестянках? На новой квартире можно было бы разложить все это, очистить, просушить. Там было тепло и сухо. Можно бы проветрить, пересыпать, привести в порядок. Но между новой квартирой и Феклой Андреевной непреодолимой стеной вырастал сложный вопрос — вопрос, на который она не могла найти ответа. Как перенести все эти запасы? Как доставить туда все, что она натаскала украдкой, потихоньку, изо дня в день, что она приносила под платком, в мешке? И сколько раз пришлось бы ходить и перетаскивать все это, чтобы никто не заметил? Ведь это уже были не мешочки и пакетики. Нет, ей этого не перетащить. А нанять людей — тогда все узнают, увидят то, о чем никто и не догадывался. «Может, отберут? — думала она неуверенно, — а если не отберут, то эти же люди, носильщики или возчики, придут ночью, вынесут, ограбят, отнимут все богатства».

Она подходила к окну. Темный колодец двора уходил вниз. Сюда никто не мог забраться. А там? Окно первого этажа, улица. Достаточно приподняться на цыпочки, заглянуть. Можно ли там чувствовать себя в безопасности? Как ни завешивай окно, все же кто-нибудь может подойти, найти щелочку, увидеть, как она пересыпает муку, как вытирает заплесневевшее сало. Нет ничего легче, как вырезать стекло, вынуть окно из рамы…

Она запирала дверь на ключ, завешивала окно и при мерцающем свете свечи в сотый раз осматривала свои сокровища. Да, здесь они могут заплесневеть, прогоркнуть, сгнить, но там они будут в постоянной опасности. И, наконец, ведь нет же никакой возможности перенести их, никакой возможности!

Она тяжело опускалась на стул и рыдала хриплыми старческими рыданиями без слез над развязанным мешком муки, над жестянкой какао, над банкой топленого масла, уже покрывшегося сверху легкой зеленью. Что делать? Боже, сколько тут всего! Иногда она не верила себе, что ей удалось получить, собрать, захватить столько. Она забывала о том, что чай пропитался запахом мыла, что крупа стала затхлой, что колбаса становится жестче железа, — все это были сокровища, неоценимые сокровища. Залог жизни, тепло, сытость, глубочайшее, прочнейшее счастье!