Том 5. Проза, рассказы, сверхповести

Суедумцы о прошлом. Сквозят лицарни вырода голубой крови других веков. Зарода вещей иности. Вот воля к внеблуд<у>, вне<к>утежу, поиск основных сутежей.

Мировой жутех перед колом войны воткнуть в почву лет мира.

Верхизна времен. Равизна и ровизна гривизны времени как воля и как мировая вера, первый выпыт тайноч<а>тия, поиск меромесла.

Натуга силы, потуги; натугам дикого лука времени мы, люди, – выпугаи мировой глупости, попугаи сосел – <противопоставляем> поиск милого негочисла, строгого мерочисла. Всходы силоук и милоук и основ мирочисла. Поля для мирописи, утесы числокаменных капищ, дикие хребты числа, что бродил<о> по вашим вершинам.

Слияние племенин. Закат племенщиков.

Небесный шароватень, дозором катясь по круговатню, оденется людским мохом (как ком глины), солью безгосударственн<ого> человечеств<а>. Это будет мир людавы. Летютни его окружат прекрасным запахом цветка земного шара, чтобы его приблизила к ноздрям Дева Вселенной.

Это будет мир сомиренцев. Сомира.

Согласен<ь> мирового строя.

Совлазны непокоренцы.

Нежелаи старот, враги ветховенцев, старованцев, инесники быта, спорованцы с ними и дракованцы.

Идут в столетье теломира и мясолада, мясопокоя и духодрак. Духодоры думной драки. Заулей, война мирового соруха, изруха и возруха. Неруха умеев.

Вопяки и кричаки про лоскутья земного шара умолкнут. Молчевик и криковик. Отпускай обид.

Жилой житерик севера оскудел.

Гластелины сменят властелина. Гладыки (голодыки) владыку.

Инеющий Бытерик люда инеет и умнеет.

Катериковые годы в объятиях ката забудут сыновенцы человечества.

Летерик единства.

<Уход> будилища войны, выгод великих и соугод, гнилолюб<ов>, тухлоумц<ев>.

Приход буданцев (плаванцы в небе). Великая хотея мира – отерик любви и нег.

Прийдут сиян<цы> своей жизнею и лукнут человеческим родам к новым добычам.

Разрушится темница частериков земли, окончится великая небыча в полоне пространства.

Не надобны проборы на голове человечества.

Пусть люди перепутаются, как волосы пророка.

Наш земень станет великой грезарней.

<1921>

«Это был великий числяр…» *

Это был великий числяр.

Каждый зверь был для него особое число.

У людей были свои личные числа. Он узнавал личное число по поступи, по запаху, подобно собакам.

Он кончил самоубийством со скуки. «Вселенная уже перечислена, мне нечего делать! Увы, я пришел поздно. Горе мне, опоздавшему!»

«Опоздавшему быть чем? – коварно спросим мы, <рассматривая> маленькую записку самоубийцы, – ее творцом?»

Боги мира кроются в облаках около ничего. Достаточно созерцать первые три числа, точно блестящий шарик, чтобы построить вселенную. Законы мира совпадают с законами счета.

Все летит в ничто.

Две бабочки летят в полет слов «да» и «нет», облако божественных мотыльков, облако зарев.

Закон скупых чернил руководил <пером> писателя, написавшего рукопись мира. Этот темный, черный, очень черный <Путь> – охватить наибольшее нечто, наибольшее равенство наименьшим неравенством, вздернуть вселенную на дыбы.

Поэтому летят вверх знаки 1, 2, 3 – цветы на озере Бога.

Он говорил: душа мыслителя, творца, учителя вращается около своей оси; душа ученика, воплощающего в жизнь учение учителя, обращается около мировой оси, поэтому их рождения соединены законом.

1922

«Я умер и засмеялся…» *

Я умер и засмеялся.

Просто большое стало малым, малое большим.

Просто во всех членах уравнения бытия знак «да» заменился знаком «нет».

Таинственная нить уводила меня в мир бытия, и я узнавал вселенную внутри моего кровяного шарика.

Я узнавал главное ядро своей мысли как величественное небо, в котором я нахожусь.

Запах времени соединял меня с той работой, которой я <не верил> перед тем как потонул, увлеченный ее ничтожеством.

Теперь она висела, пересеченная тучей, как громадная полоса неба, заключавшая <текучие> туманы и воздух и звездные кучи.

Одна звездная куча светила, как открытый глаз атома.

И я понял, что все остается по-старому, но только я смотрю на мир против течения.

Я вишу, как нетопырь своего собственного «я».

Я полетел к родным.

Я бросал в них лоскуты бумаги, звенел по струнам.

Заметив колокольчики, привязанные к ниткам, я дергал за нитку.

Я настойчиво кричал «ау» из-под блюдечка, но никто мне не отвечал; тогда закрыл глаза крыльями и умер второй раз, прорыдав: как скорбен этот мир!

1922

Рассказы, повести, очерки

«Нас не била плеть…» *

Нас не била плеть, но плеть свистала над нашей спиной. Четвертого ноября прошлого года мы мирно беседовали в этот час у самовара, пятого мы пели, мы стояли спокойно у дверей нашей Alma Mater, а шестого уже мы сидим в Пересыльной тюрьме. Вот то мое прошлое, которым я горд.

Гулко падали ноги казацких коней на мерзлую землю, когда мерно скакал на нас отряд казаков.