Том 5. Путь к большевизму

Распорядились мы оставить на месте столы, стулья, кровати, шкафы и прочую мебель. Вообще распоряжались, как у себя дома. Экономка ходила сзади и приговаривала:

— Хорошо, оставим… Хорошо, оставим… Теперь нам заниматься удобно. Жаловаться нельзя. Работа в нашей группе замерла окончательно. Товарища

Сидорова «протолкнули» в Исполнительный комитет Совета, и торговать литературой и газетами совершенно некому. Комитет целый день закрыт. Сидорова в Исполнительный комитет отпустили без сожаления: человек больной, жить не на что, а там все-таки 300 руб. Впрочем, может быть, я преуменьшаю нашу работу. Два раза в неделю все-таки собираемся, и я провожу с товарищами беседы по политической экономии. Беседуем и по вопросам текущего момента. Горе в том, что говорить приходится мне одному: они только слушают, — плохие максималисты.

Устроил я недавно две лекции о Трудовой Республике: одна у Н. Горелина, другая у Куваева. Завтра, 4-го. с почтово-телеграфными служащими, а 6-го с железнодорожниками.

Горе только в том. что никто не помогает.

В Петербурге убили максималиста Лебедева: его семье послали 100 руб. Денег осталось рублей 600. Притока средств почти нет. Только и пополняю, что своими лекциями. Думаем издать газетку или хотя бы листок, но опять-таки сверху до низу писать его придется мне одному. А писать некогда. С центром связи почти никакой.

Нас, навещающих комитет, человек десять-пятнадцать. И все-таки надо сказать, что группа наша пользуется большим сочувствием и вниманием в рабочей среде… Все толкуем о вооружении, о создании боевой дружины, но оружие достать неоткуда. Впрочем, человек восемь-десять вооружены, ибо состоят в Красной Гвардии.

8 января 1918 г.

Еще месяца три-четыре назад пришлось мне у железнодорожников проводить митинг. Еще тогда видел я, что сочувствие их на нашей, на советской, стороне. Потом они часто вспоминали, приглашали еще, хотели послушать. Я выбрал время и устроил платную лекцию о Трудовой Республике, а чистый сбор (около 100 рублей), разумеется, — в группу. Как и всюду, где мне приходилось читать эту лекцию, сочувствие аудитории было со мной.

Железнодорожники бурно аплодировали, благодарили, просили притти и поговорить еще. Низший персонал железнодорожников с нами. Та «целесообразность», о которой говорил на конференции тов. Ривкин, руководит всеми работами нашей группы. Даже одно слово, без определенного, конкретного содержания, дает какую-то особенную бодрость, расчищает дорогу, указывает путь. Целесообразность можно, пожалуй, понять и своеобразно: держи нос по ветру, делай, что выгодно в данную минуту, не осложняй дела, сравнивай углы, подкрадывайся к цели…

Но у нас, идущих напролом, принцип целесообразности никогда не может извратиться подобным образом. Цель, как факел, горит впереди, а форму продвижения мы выискиваем сами.

Мы разом бьем по всем фронтам, вербуем отовсюду себе единомышленников: рабочие, солдаты, почтовики, телеграфисты, телефонисты, казначейские, банковские, железнодорожники— все захвачены нашей пропагандой, никого не выпускаем мы из поля зрения. Благодаря этому и в городе мирно, и организации работают единодушно.

По всем фронтам — это наш девиз. В нем и живет сущность принципа целесообразности.

16 января 1918 г.

Голодуха смертная. В ноябре получили по четыре фунта на брата, в декабре по восемь. Мало. Голодно. Страшно за народ.

Отрадно лишь то, что в эти страшные и величественные дни вся наша семья нуждается так же, как самый последний бедняк. Весьма и весьма часто не бывает ни пылинки муки. Жуем скопленные огрызки — сухари. Провидение тем временем не дремлет: или в лавке начнут выдавать, или мать попризаймет, или Таня удружит, принесет десять — пятнадцать фунтов. У многих рабочих запасено по восьми-десяти и более пудов. Мы, по сравнению с такими, являемся голышами. И это радует меня.

Мы голодаем. Голодаем и молчим.

* * *

С рабочими (а их собралось около полутора тысяч)) беседовал часа полтора. После товарищи только удивлялись на своих рабочих:

— Вот полтора часа говорил, — а кашлянул ли кто? Никто… А почему? Да потому, что некогда было, за душу брало…

— A y нас пяти минут постоять не могут, словно звери завоют…

— Вот оно слово-то…

Они меня хвалили в глаза и ничуть не стеснялись, хотя видели, что мне стыдно за них.

— Товарищ Фурманов — лучший оратор среди рабочих, — почему-то вдруг заявил на собрании председатель фабрично-заводского комитета. Я хотел одернуть, но было уже поздно. Разумеется, все это льстило, но больше было стыдно, нежели лестно и приятно.

Рабочие слушали удивительно внимательно, я поразился. За истекший месяц они получили всего четыре фунта ржаной, а сахару получили только в ноябре по одному фунту. И молчат. Это, ведь, просто поразительное явление. Как же не поклоняться нашему рабочему.

На железной дороге, где каждая кучка могла бы ехать бесплатно (ибо кондуктора теперь — ничто), почти не видно зайцев, все исправно берут билеты.

Преинтересные картины можно наблюдать на железной дороге: