Том 5. Путь к большевизму

Кончится речь. Мужичок обтирает холодный пот и растерянно смотрит по сторонам, ища объяснения, помощи, прибежища. Но видит со всех сторон такие же растерянные, скорбные взоры, — видит и скорбит еще больше. Зато уж крепко он отомстит, когда начнут кричать: «долой самодержавие», «да здравствует свобода», и проч. Тут ему все понятно, — конечно, по-своему. Тут лафа, одно удовольствие.

17 марта 1917 г.

Есть слух, что в 30 верстах в Шуе вырезана целая семья. Идут толки. Выражается недовольство милиционерами.

Впрочем, кажется, к преступлению причастны бывшие полицейские, и потому страшный факт признают своеобразной провокацией.

У местных полицейских, говорят, была сходка где-то в лесу. Что обсуждали, на чем порешили и действительно ли сходка была — никто не знает. Слухи о еврейском засильи и о необходимости погрома исчезли. Одно время стращали предстоящим всебанковским крахом; потом — низвержением христианского вероучения, на место которого восставшие, якобы, хотят поставить «каждый своего бога»; были толки о близком голоде, о крупных военных неудачах. А на фронте появились германские воззвания, где советуют образумиться русскому человеку, потому что вся, дескать, эта революция — дело жадных англичан, что они хотят оттянуть у нас земли, потому и свергли Николая, якобы прозревавшего их лживую политику.

И много, много пасынков родила благородная революция— пасынков и глупых, и смешных, и возмутительных.

18 марта 1917 г.

В музее Д. Г. Бурылина состоялась лекция А. С. Д. об Учредительном собрании. Не буду говорить о впечатлении, о достоинствах и недостатках самой техники. Лектор — здесь нечто второстепенное, но сознаться нужно, — выражение мыслей, изложение пунктов и разбор их, комбинирование и подытоживание — все это было сравнительно хорошо.

Были отдельные слова — непонятные, новые, — которые лектор проходил мимо, — в этом его упущение. Впечатление ослабевало и от той монотонности и словораздельности речи, которые так часто встречаются у начинающих популяризаторов.

Говорить понятно — это ведь совсем не значит говорить отдельно каждое слово и делать после него паузу.

Здесь даже обрывается мысль слушателя самой этой тягучестью; он не может представить общего, потому что помнит только пару-другую смежных слов. Об эстетических последствиях такого способа и говорить уж нечего: зевота, переглядывание, покашливание, кивание головами, а иногда и легкая прогулка.

Все поглощены лекциями и собеседованиями. Приходилось наблюдать такие картины: кончается лекция, рабочие выходят и толпятся у выхода: «Куда бы еще? Нигде не читают?» «Нет». Притихают на минуту. Но расходиться и не думают: на улице завязывается горячий спор, идет спешное, увлекательное обсуждение злободневных, мировых вопросов. Замечается огромная жажда к знанию и вместе с тем очень малая осведомленность, незначительная компетентность. В ближайшем будущем организуется кружок пропагандистов вокруг уже имеющегося ядра лекторов. До сих пор удалось устроить девять лекций: из них семь на тему «Смысл совершающихся событий» и две — «Учредительное собрание и подготовка к нему». Первые лекции прошли при смешанном составе публики, потому что были широко афишированы. Теперь поступаем иначе: билеты распространяем только среди рабочих, на фабриках, через своих слушателей. С этой аудиторией беседовать куда интереснее — вопросы задаются по существу и не получается болтовни о френологии, антропологии, Шопенгауэре, Ницше и проч., на что так падка интеллигентская публика.

19 марта 1917 г.

Сегодня я вел беседу о текущих событиях в кругу рабочих Воробьева и Глинищева. Правда, собралось немного — большинство «набивало погреба», но впечатление осталось хорошее, — у меня от их внимательности, а у них — от животрепещущих вопросов, которые излагались возможно просто и толково.

Очень и очень просили повторить на ближайших днях…

Вечером собрались у товарища — слушателя курсов. Всего было пятнадцать человек.

Разбирали программы партий эсдеков и эсеров. Разбирали подробно, одну в связи с другою. Прения были весьма оживленны. В обсуждении, впрочем, принимали участие пять — шесть человек, остальные задавали только отдельные вопросы. Я формально не причисляю себя ни к одной партии, но перевес симпатий, кажется, на стороне эсдеков. Смущает только их основное положение о сосредоточении крупной промышленности в руках отдельных, крупнейших единиц. Здесь что-то слишком теоретическое, мертвое и гадательное. Всех деталей программы партии я еще, правда, не уяснил и потому нигде себя не фиксирую.

Вполне осведомленным по данному вопросу и убежденным эсдеком из нас был один лишь В. Я.

20 марта 1917 г.