Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты

– Что это значит? – спросил встревоженно Кингли.

– Это значит, что надо ждать, – ответил Фрэд Диксон. – Джейн, сейчас же отнеси похлебку этому осатанелому поросенку. Иначе я не ручаюсь за себя!

Джейн вышла во двор, но тотчас ворвалась обратно на маяк и закричала: – Отец! Они отвечают!

Все бросились к окну. Русские подымали на мачте разноцветные флаги по международному морскому коду. Каждый флаг означал определенную букву.

Жители Иверсайда были потомственными моряками, и потому они хорошо знали этот старинный язык мореплавателей всех континентов и всех стран. И на маяке и на берегу люди, шевеля губами, читали про себя надпись из флагов, неистово натянутых штормовым ветром:

«Привет трудящимся Англии!»

Когда был поднят последний флаг, высокая струя пара взлетела около трубы советского траулера, и мощный – в два тона – гудок загремел над скалистым побережьем, воспетым Оссианом. Эхо вернуло его обратно в океан и снова понесло вдаль, через вересковые пустоши, туда, где лежала в туманах большая страна. И, может быть, этот гудок, этот приветственный голос докатился от побережья океана до маленького деревенского дома, где умер великий крестьянский поэт Шотландии Роберт Берне. Утверждать это мы, конечно, не можем, но, возможно, что было и так.

Толпа на берегу обнажила головы. А Джейн сорвала с головы платок, закрыла им лицо, и плечи ее затряслись, должно быть, от слез.

О чем пел гудок? Должно быть, о том, о чем мечтал другой великий, но не шотландский, а русский поэт. Жители Иверсайда не могли знать его сокровенных мыслей, выраженных в стихах, но многие из них знали его имя. А он мечтал о том, что «народы, распри позабыв, в великую семью соединятся». И можно с уверенностью сказать, что эта мысль владела всеми, кто в этот час стоял, обнажив голову, под холодным ветром на берегу около маяка Дуг.

* * *

К рассвету шторм начал заметно утихать. Бледный свет, похожий на чуть разбавленную синькой воду, заливал восточную часть горизонта. Он возникал над бесплодными холмами, где косо носились и плакали, припадая к земле, краснолапые чайки.

Траулер начал выбирать якоря. В это время из-за скалы волной вынесло старую шлюпку. Два человека гребли на ней, видимо, выбиваясь из сил. Один человек был стар. Рваную свою шляпу он нахлобучил на уши. Второй человек в промокшем насквозь пиджаке был молод и рыжеват. На корме сидела девушка в теплом платке. Из-под платка выбивались ее русые волосы. Девушка держала в руках маленькую круглую корзину.

– Шлюпка по левому борту! – прокричал вахтенный.

Команда траулера столпилась у борта. Со шлюпки что-то кричали, но ничего нельзя было разобрать.

Шлюпку наносило на борт парохода. Когда от шлюпки до борта оставалось всего несколько метров, девушка встала, размахнулась и ловко бросила корзину на палубу траулера. Ее подхватило несколько рук.

Волна тотчас отбросила шлюпку, и гребцы начали торопливо уходить под прикрытие скалы, Там, в безопасности, Кингли и Джон Старое Ведро остановились и вместе с Джейн долго следили, как траулер, выбрав якоря, двинулся против волн и начал медленно огибать скалы Рокхилл.

Круглую маленькую корзину принесли в кают-компанию и осторожно развязали. В корзине лежали ветки какого-то растения с бледно-зеленой твердой листвой. Моряки с недоумением переглянулись.

Молодой капитан траулера взял ветку и долго ее рассматривал.

– Должно быть, вы не знаете, что это такое? – спросил он.

Матросы молчали.

– Это омела. В Англии ее дарят в знак мира и дружбы. Мы повесим ее здесь, в кают-компании.

Ветку осторожно прибили к стене. Траулер огибал северные берега Шотландии. Белое размытое солнце, светившее сквозь слой облаков, висело над океаном. Ветер гудел в снастях, и жалобный его напев, возможно, был похож на стон шотландской арфы.

Ветер врывался в открытый иллюминатор и шевелил листву омелы. И было, конечно, жаль, что на этой зеленой ветке не осталось следов от крепкой руки того самого смелого в Иверсайде мальчишки, который по просьбе Кингли, Джейн, всех девушек, всех пожилых женщин, рыбаков и доктора Конрада охотно влез на самый высокий вяз и сорвал с него эту самую зеленую и самую свежую ветку омелы.

1951

Пришелец с юга

Осенью 1951 года, на конференции писателей юга в Ростове-на-Дону, сочинский селекционер Зорин, автор нескольких книг о субтропической флоре, подарил мне маленький пакет с цветочными семенами. На пакете было написано: «Луноцвет».

Я впервые услышал об этом цветке, но Зорин почему-то не захотел рассказать мне о нем. В ответ на мои расспросы он только загадочно улыбался.

– Посадите этот цветок у себя в саду под Рязанью, – сказал он. – Только одно условие: когда на луноцвете созреют бутоны, то в первые же теплые сумерки сядьте около него и терпеливо ждите.

– А что случится? – спросил я.

– Сами увидите, – так же таинственно ответил Зорин.

Через несколько дней я попал из Ростова в Таганрог. В городке этом было много любителей-цветоводов. Таганрогские дворики напоминали умело подобранные букеты.