Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты

Иногда на волне появлялся нырок. Он вертел головой и подозрительно поглядывал на Толю-капитана. Толя выхватывал из кармана рогатку и запускал в нырка голышом. Камень врезался в воду рядом с нырком, нырок исчезал и выныривал так далеко, что попасть в него было уже невозможно.

Однажды Толя-капитан отчаянно закричал:

– Акула! Черноморская! Вот она, кроет под берегом!

Я увидел в воде живое серое веретено. Оно стремительно и хищно неслось вдоль пляжа. Тотчас свистнул запущенный из рогатки камень и послышался тупой удар, – Толя попал. Разъяренная акула вылетела на воздух, тяжело шлепнулась в воду и, виляя хвостом, начала медленно уплывать в море. Десятки камней полетели, пересекаясь, вслед акуле. Акула ушла, но мальчишки клялись, что она подбита и ранил ее, конечно, Толя-капитан.

Осенью Толя начал появляться на пляже только к вечеру, – днем он ходил в школу. Он приходил к морю прямо из школы, с книгами, перевязанными ремешком. Среди этих книг всегда был один и тот же толстый растрепанный том в зеленом переплете – «История Черноморского флота», написанная давным-давно и неведомо кем, так как первая страница была вырвана. Толя очень берег эту книгу и с опаской следил за мной, когда я ее перелистывал.

– Откуда ты взял эту книгу? – спросил я его. – Она редкая.

– На маяке, – ответил Толя. – На мысу. Там мой дядя служит механиком. Только они меня на башню не пускают.

– Кто они?

– Маячные. А с башни море видно далеко, может быть, до самой Турции.

– Ты что ж? Будешь моряком? Капитаном?

– Очень хочу, – ответил Толя. – Отец согласен, а мама – нет. Сердится. Говорит, моряки редко дома бывают…

– А им весь свет – дом, – вдруг грустно сказал совсем еще маленький черный мальчик, тихо сидевший рядом с нами.

– Правильно, Арутюн Мартынович! – крикнул Толя и хлопнул черного мальчика по спине. – Им весь свет – родной дом. Они вольные люди. Нам учительница говорила, что чем больше человек знает землю, тем он умнее.

Толя сделал страшное лицо, яростно дернул самолов и начал быстро выбирать его из воды. На конце самолова, на большом ржавом крючке, болтался бычок.

– Смотреть не на что! – сказал с презрением Толя.

Он отцепил бычка и бросил его обратно в море. Штормы и дожди вскоре сменились штилем. Он лежал над морем, как праздничный дым, и море временами совсем переставало шуметь. Я часто просыпался ночью от необычной тишины, прислушивался, но не мог расслышать даже легкого плеска воды.

В один из таких дней я пошел на маяк и взял с собой Толю. Нас пустили на башню. Она была железная, старинная. Чугунная лестница звенела под нашими ногами, когда мы поднимались к фонарю. В открытые иллюминаторы дул ветер. Внутри маяка пахло машинным маслом и смолой от пеньковых половиков.

Мы вышли на узкий висячий балкон. Огромное море в легкой пене открылось на десятки миль. Оно катило синие волны к желтым обрывистым берегам, к белым развалинам какого-то здания. Круглые линзы фонаря переливались хрустальной игрой. На стене висело расписание восходов и закатов солнца.

Толя стоял на балконе, уцепившись за жидкие железные перила, и, прищурившись, смотрел вдаль, откуда летел к нам теплый ветер, шла с мягким шумом волна и тянулись по небу, как оперенье розовых птиц, облака.

– Дядя Костя, – сказал мне Толя, – я вас очень прошу, поговорите с мамой. Пусть она отпустит меня учиться на капитана. Она вас послушает.

– Ладно, поговорю.

Порыв ветра ударил по башне маяка. Внутри фонаря что-то прозвенело, и маленькие радуги – отблески солнца от отполированных медных частей маячного механизма – задрожали на лице у Толи.

1948

Беспокойство

Изредка поздней осенью выдаются такие дни – сонные, хмурые, когда теплый туман как залег с утра над рекой, так и лежит, не редея, до самого вечера. Облака очень низко висят над серой водой, и потому с того берега все слышно так ясно, как в запертой комнате, – то женщины колотят вальками, стирают белье, то лениво тяпает топором бакенщик, то каркает ворона на старой раките.

Перевозчик Никифор кипятит в солдатском котелке чай на костре, отворачивается от дыма. Плотник Семен сидит на лавочке около шалаша, курит, сплевывает и смотрит на реку. Лодка только что ушла на тот берег, и видно, как на ней дружно гребут две девушки.

– Вот, – вздыхает Никифор, – отдыхает земля. Отсыпается.

– А тебе что? – сердито спрашивает Семен. – Пущай отдыхает. Она свое небось отработала. Не то что ты.

– Это верно, – соглашается Никифор. – Мне тут сидеть до морозов.

– Жизнь у тебя рентабельная, – все так же сердясь, говорит Семен. – Сиди да высиживай трудодни.

Сами в руки плывут. По-настоящему ежели судить, так ты, Никифор, есть лодырь. Никифору не хочется спорить.

– Лодырей нынче нету, – говорит он примирительно. – Были, да вышли. Каждый действует по способностям. Тебе хорошо, ты, скажем, плотник. А я инвалид второй степени. Много с меня работы возьмешь! Вот и сижу перевозчиком.