Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты

Ваня засмеялся:

– Да очень просто. Скупость бывает разная, И личная и, можно сказать, общественная. Иной председатель колхоза трясется над своим делом до того, что из рамок своего колхоза никак выйти не хочет. Соседей боится: как бы чего не попросили, как бы им помощи не пришлось оказать. И я тоже о своем колхозе, конечно, трясусь. Но заставляю себя, да и односельчан своих пересиливать эту узость. Вот намедни косилки мы отдали в Окоемово. А отказать было очень просто: у нас они после сенокоса почти все требовали ремонта. Причина для отказа законная. А мы эти косилки отремонтировали для окоемовских за одну ночь.

– А как односельчане? – спросил я.

– Ругались сначала. А теперь привыкли. Теперь даже гордятся тем, что наше село считается отзывчивым…. – Ваня помолчал. – На днях подарил Лешке из Ласкова свой спиннинг. Оснащенный. Сам катушку к нему вытачивал. Красота, а не спиннинг! Как мне его жалко было, сказать не могу!

Ваня невольно вздохнул, а я рассмеялся. Ваня взглянул на меня и тоже рассмеялся.

– Ничего! – сказал он. – Мы и без спиннинга с вами наловим. Приходите ко мне под воскресенье, пойдем с ночевкой на озеро.

Я согласился. Мы пошли с Ваней на озеро и ночевали там. Это была одна из многих ночевок на озере, но я давно заметил, что каждая такая ночевка все больше прибавляет прелести этим родным рязанским местам.

1950

Астаповские пруды

Снег выпал только к Новому году, а до тех пор лежал над полями холодный туман. И, будто весной, с утра до самой темноты орали в старых вязах суетливые галки.

Вязы росли около колхозной чайной. Помещалась чайная в деревянном доме, на втором этаже. Дом стоял на выезде из поселка. Из окон чайной была видна железнодорожная станция: навалы каменного угля, огни на стрелках, зажженные днем из-за зимнего тумана, и клубы паровозного пара. Пар этот, казалось, ударялся о низкое пасмурное небо и расплывался вширь, сгущая морозный туман.

За станцией тянулась снежная равнина. И только далеко, на самом ее краю, были видны метлы облетевших тополей.

Бывалые люди, когда приезжают зимой в незнакомые места, прямо со станции идут в колхозную чайную. Прежде всего чтобы обогреться, а затем уже чтобы очутиться, наслушавшись разговоров, в гуще местных событий и дел.

Время было раннее. В чайной, кроме меня, пили за столиком чай две женщины – пожилая и молоденькая в красном клетчатом платке. Да в сторонке, у окна, сидел смуглый парень в синем ватнике, с гармоникой на коленях. Он изредка растягивал гармонику, тихо проигрывал вступление к вальсу и опять надолго замолкал.

Потом в чайную шумно вошел косматый старик и втащил с собою целую тучу тумана.

– Почтение, граждане! – сказал старик, стащил шапку и вытер рукой бороду. – Нахмурилось небо. Как бы снежок не посыпал. А то уж и вправду мы его заждались.

– Здорово, дед! – ответила из-за стойки подавальщица Саня, коренастая девушка в белом фартуке.

– У меня старость молодая, – ответил старик. – Дед-то я дед, а силу свою держу при себе. Не отпускаю.

Старик подошел к женщинам:

– Разрешите присесть. Время не позднее, и есть, значит, у нас возможность развернуть разговор про колхозную жизнь. И про все остальное. Верно, красавица?

– Красавицы все в Москве, – ответила девушка. – Туда за ними и поезжай! Ежели они тебе так уж больно нужны.

– А то как же! – убежденно воскликнул старик. – Красота жизнь озаряет. Сама ты красивая, а прикидываешься дурнушкой. Это, милая, грех!

– Что ты! – ответила девушка и покраснела. – С чего это ты взял?

– Будет девчонке паморки забивать! – сердито вмешалась пожилая женщина. – Нашел бы лучше иной разговор.

– Всякий разговор имеет свой смысл, – неожиданно сказал негромким голосом гармонист, – ежели к нему подходить со всей серьезностью.

– Вот-вот! – обрадовался старик. – Слыхали? А вы уж и рады на старика навалиться!

Девушка искоса взглянула на гармониста и покраснела еще сильнее. В чайную вошел матрос с Деревянным сундучком, чисто выбритый и строгий. Он поставил сундучок у стены и подсел к столику, где сидел гармонист.

– Отгулял, браток? – спросил гармонист. – Опять на море?

– Отгулял, – коротко согласился матрос.

Гармонист тронул гармонику, тихо заиграл и так же тихо запел:

Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали,
Товарищ, поедем далеко,
Подальше от нашей земли…

– Да-а, – сказал старик, дослушав песню. – Уезжает, значит, матрос в свои морские края. И никто по нем не плачет, никто его не провожает. Чем это, например, объяснить?

– Мать у меня старуха, – ответил матрос. – Ей не под силу.

– Это я хорошо понимаю. Только не об этом разговор. Неужто во всем колхозе не нашлось красавицы, чтобы с тобой попрощаться? Или там, на море, девушки лучше наших?

– Опять ты встрял со своими красавицами! – прикрикнула на старика пожилая женщина. – Другого рассуждения у тебя нету, старый бес!

– Эх, Прасковья, жизнь твоя вдовья! – вздохнул старик. – Я с тобой спорить совсем не желаю. Моя ли правда, иль нет – пускай общество нас рассудит.