Том 5. Романы 1928-1930

Роман стал осуществлением «отважного замысла» – показать, «чем покупается создание небольшой книги» (Грин А. С. Сто десять дверей/Публикация Сукиасовой И. М. // Вечерний Тбилиси. 1967. 1 июля). Как происходит процесс оформления «идеи», «главной мысли», начиная с той стадии, когда образ лишь «просыпается к жизни», и до той – когда он уже вызрел, «успокоив воображение, бессвязно и дробно томившееся по нем» (как сказано в романе «Блистающий мир»). В черновиках романа «Бегущая по волнам» – его названиями были также «Ламмерик», «Бегущая на восток» (Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 7. Ч. 1. Л. 1) – Грин так писал об этом: «Да, я чувствую уже, что начинаю любить эту книгу, хотя ее возраст равен лишь четырем страницам. Но вижу ее всю. Вместе с тем, я переживаю… блуждания свои среди чердаков огромного здания, называемого неясным замыслом… Разве это не приключения? А битвы с черновиками? А сюжет, истекающий кровью, пока чудодейственный бальзам удачного положения не вернет ему жизненных соков?..» (Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 6. Ч. 4. Л. 217–218 об.).

Начало «Бегущей» давалось особенно тяжело. Между тем «некоторые из вариантов, – записывала позднее Н. Н. Грин, – были прекрасны, но что-то в них не нравилось Александру Степановичу, другие не отвечали задуманному сюжету. Первое начало было с безрукой статуей Венеры, найденной на побережье, о легендах, тесно сплетавшихся с действительностью. Несбывшееся и Сбывшееся реяло над ним, но не оформлялось в нечто воедино слитое, чем явилась „Бегущая по волнам“ впоследствии. Варьировал Александр Степанович бесконечно…» (Воспоминания об Александре Грине… С. 353). Вот, для примера, один из фрагментов: «В середине осени романист Савий Дирам задумал написать книгу о Венере Милосской – не повесть и не поэму, не сказку и не статью, а в совсем особом роде. Как многие писатели, он вначале слышал звук струны, не видя инструмента, а потому, зная про себя, каков должен быть этот „особый род“, совершенно не смог бы определить свое знание словом или пером…» (Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 13. Ч. 2. Л. 72).

В завершенном романе процесс поисков отложился в оригинальную систему образов. Законченным воплощением «замысла» стала статуя «Бегущей по волнам». Однако этой архитектурно-пластической композиции изваянного движения предшествуют в романе различные пробы, испытания будущего образа. Сопоставление творческих заблуждений, псевдообразов «Бегущей по волнам» (корабль с таким названием, Биче Сениэль) с образами, родственными будущему «отчетливому синтезу» (Фрези Грант, Дэзи), демонстрирует, по сути дела, аналитико-синтетический «механизм» художественного мышления. К «отчетливости художественного синтеза» писатель «пробивается» так же, как продвигается к истине ученый: преодолевая предрассудки и ошибки. Так, увлекаемый гипнозом неосознанных интуитивных стремлений, Гарвей неожиданно оказался перед кораблем, на корме которого блистал «полукруг рельефных золотых букв»: «Бегущая по волнам». Поначалу прикрепление замысла, Гарвеева Несбывшегося, «противу рассудка» к кораблю «Бегущая по волнам», а вместе с тем и к такой героине, как Биче Сениэль, вызвало «нашествие мыслей утомительных, как неправильная задача с ускользнувшей ошибкой». Форма, точно соответствовавшая характеру замысла, – статуя «Бегущей» – определилась «под властью сознательного процесса», и тогда «обманчивое начало мелодии разодралось подобно гнилой пряже, натянутой челноком». Только в тот момент, как герой оказался за кормой корабля с темной репутацией,–т. е. сошел с ложного пути, – в его сознании возник долгожданный чистый тон «любимого мотива», верный облик Несбывшегося. Им оказалась Фрези Грант – неожиданная спасительница Гарвея и образное олицетворение неустанных поисков светлого озарения для всех, кто находится в пути, «на темной дороге» (мотив этот получит новые оттенки в романе «Дорога никуда»). При свидании с Фрези преобладающее впечатление о ней как о «гармонии движений» возникло благодаря такому «особому состоянию» Гарвея, «которое не с чем сравнить, разве лишь с выходом из темных пещер на приветливую траву». Блуждая в «темных пещерах» интуиции, творческие побуждения Гарвея запутались в лабиринте фальшивых ходов, но когда свет сознания осветил цель, в «венке событий» заблестели живые «цветы» замысла. Показательно, что, вопреки «закону» жанра авантюрно-приключенческого романа, Грин в кульминационный момент не только не «интригует» читателя, но намеренно излагает последующий ход событий. Тем самым он как бы подсказывает искать суть изображаемого не столько в канве событий, сколько в том, что спрятано за «явлениями обихода».