Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска

— Со святотатствами Господь как-нибудь управится сам, ему они не страшны... речь идет о всем ордене! Теологические основы теории святого отступничества.

— Хорошо, хорошо, — нетерпеливо перебил я, — давайте без общих фраз. Этот тайный брат Мальхус... как это выглядело? Но, пожалуйста, покороче...

— Слушаюсь... Что брат Мальхус — триплет, было известно давно — его поведение во время псалмов... вы понимаете — брат Альмигенс должен был высветить его... мы подсунули ему парочку штатских... распластавшись крестом, подавал знаки... ну, это статья четырнадцатая... а во время квартального анализа в ризе его офицера-исповедника были обнаружены вшитые серебряные нити, скрученные по две...

— Нити? С чего это вдруг?

— Ну как же... для экранирования подслухофона... я лично провел следствие среди причастников.

— Благодарю, — сказал я, — довольно. Я уже составил себе общее представление. Вы свободны...

— Но как же так, как же так, я еще только...

— Прощайте, брат.

Монах выпрямился, сложил руки по швам и вышел. Я остался один. Итак, церковные обряды не были даже дополнительным, побочным занятием, чем-то вроде хобби, но служили лишь прикрытием обычной служебной деятельности? Я посмотрел на мертвеца. Палец дрогнул. Я подошел к гробу. «Пора идти», — подумал я. Рука, которую я прятал в карман, внезапно выскочила из него и упала на ладонь старичка. Прикосновение к его коже, холодной, высохшей, как ни было оно мимолетно, врезалось мне в память, и одновременно мизинец, едва задетый кончиками моих пальцев, остался у меня в руке. Я инстинктивно выпустил его — он закатился в складки флага и лежал там, розовый как крохотная колбаска. Я не мог его так оставить. Я поднял его и поднес к глазам. Он был словно из пузыря, с нарисованными морщинками и даже ногтем. Протез? Послышались шаркающие шага. Я спрятал эластичную вещицу в карман. Несколько человек вошли в часовню. Они несли венок; я отступил за колонну. Раскладывали траурные ленты с золочеными буквами. У алтаря появился священник. Прислужник поправлял на нем литургическое облачение. Я огляделся вокруг. Сразу за мной, рядом с рельефом, изображавшим отступничество святого Петра, были узкие, с пробойником для замка, двери. За ними я нашел коридорчик, сворачивавший влево, в его конце, перед чем-то вроде обширной ниши стремя ведущими вверх ступеньками, сидел на трехногом табурете монах в рясе и деревянных сандалиях и переворачивал загрубевшими, мозолистыми пальцами страницы требника. Он поднял на меня глаза. Он был очень стар, с землисто-бурой шапочкой на лысом черепе.

— Куда ведет эта дверь? — спросил я, указывая в глубь ниши.

— А-а? — прохрипел он, приставляя ладонь к уху.

— Куда ведет эта дверь?! — крикнул я, наклонившись над ним. Радостный блеск понимания оживил его лицо со впалыми щеками.

— Да нет... никуда не ведет... это келья... отца Марфеона, келья... пустынника нашего..

— Что?!

— Келья, говорю..

— А... можно к этому пустыннику? — ошеломленно спросил я.

Старик покачал головой.

— Нет... нельзя... потому, значит, пустынь,...

Я на минуту задумался, потом взошел по ступенькам и открыл дверь. Я увидел нечто вроде темной, захламленной прихожей; по углам валялись грязные мешочки, засохшая луковичная кожура, пустые банки, хвостики от колбас, угольная пыль — все это, вперемешку с бумажным сором, устилало пол, лишь посередине имелся проход, вернее, ряд проплешин, — чтобы поставить ногу; он вел к следующей двери, сколоченной из нетесаных бревен. Я пробрался к ней через завалы мусора и нажал на огромную, кованую, дугообразную ручку. Послышалось торопливое шарканье, взволнованный шепот, и в темноте, еле рассеиваемой низко, словно на самом полу, горящей свечой, я увидел беспорядочное бегство каких-то фигур; они тыкались по углам, на четвереньках заползали под кривой стол, под нары; кто-то из пробегавших мимо задул свечу, и воцарилась чернильная темнота, наполненная сварливым перешептыванием и поса-пываньем. В воздухе, который я втянул в легкие, стояла духота немытого человеческого муравейника. Я поспешно попятился. Старый монах, когда я проходил мимо, оторвал глаза от молитвенника.

— Не принял пустынник, а? — прохрипел он.

— Спит, — бросил я на ходу.

Меня догнали его слова:

— Ежели кто первый раз взойдет, всегда говорит, что спит, мол, а уж кто во второй раз, остается подолее, вот ведь какое дело...

Возвращаться приходилось через часовню. Как видно, заупокойную молитву уже прочитали, потому что гроб, флаги и венки исчезли. Отпевание кончилось тоже. На слабо освещенном амвоне стоял священник, размахивая руками на всю церковь; под парчой у него на груди обозначалась квадратная выпуклость.