Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска

— Тайняк... хе-хе... тайняк... — как будто его развеселила мысль о моей мнимой профессии, или, может, при всем своем могуществе, он впадал в детство? Но я предпочитал думать, что, обреченный жить в мундире среди других мундиров,, он питает старательно скрываемую симпатию ко всему штатскому, как к запрещенному плоду. Я готов был броситься к его коленям и поведать обо всем, что со мною случилось, но он заговорил снова:

— Тайняк... э-хе-хе... — тайняк?..

Для меня это прозвучало иначе — словно он пробовал смягчить это слово: «гм, тайняк», — покашливал он успокоительно, слегка пощелкивал языком, похрустывал суставами, вроде бы просто так, но за этим таилась какая-то внутренняя дрожь. Он успокаивал себя легким покашливанием, но глаза уже настороженно бегали, неужели он не доверял мне?.. Я заметил, что и на мои ноги он посматривает подозрительно.

Почему именно на ноги? Или тут была какая-то связь с моим намерением упасть на колени?

— Тайняк! — прохрипел он.

Я подбежал. Он поднял руки:

— Нет! Нет! Не так близко, слишком близко нехорошо, не надо... Пой, тайняк! Пой! Пой, что думаешь!!! — крикнул он вдруг.

Я понял: зная, что повсюду караулит измена, многоопытный старец приказывал мне вслух напевать мои мысли, чтобы я ничего не мог от него утаить.

— Какой необычный метод! — затянул я первое, что пришло мне на ум, а дальше уже пошло. Он показал глазами на боковой ящик письменного стола, я выдвинул его с пением на устах, там было полно баночек и флакончиков, в нос ударил одуряющий запах старинной аптеки. Теперь старец дышал несколько тише, а я напевал лихо, суетясь возле стола; его глаза осторожно, даже опасливо провожали один за другим флакончики, которые я ставил, по собственному наитию, перед ним. Он велел выровнять их ряд по линейке; вытянувшись в кресле — я слышал потрескиванье высохших его косточек, — подвернул рукав мундира и осторожно, как только мог, стянул перчатки. Когда из-под замши показалась высохшая, пятнистая тыльная сторона ладони, с жилками, горошками и какой-то божьей коровкой, он вдруг отменил пение и шепотом процедил, чтобы я сперва подал ему таблетку из золотистой баночки. Он проглотил таблетку с видимым усилием, долго переворачивая ее немощным языком, затем велел принести стакан с водой и отмерить в него другое лекарство.

— Крепкое, тайняк... — доверительно шепнул он. — Смотри! Не перелей! Не перельешь, а?!

— Никак нет, господин адмирадьер!!! — выпалил я, тронутый таким доверием.

.Старческая ладонь, пятнистая, в бородавках, задрожала сильнее, когда из фиолетового флакончика с притертой пробкой я качал наливать, капля за каплей, сильно пахнущее лекарство.

— Одна... две... три... четыре... — Он считал вместе со мной; на шестнадцати — эта цифра заставила дрогнуть мои пальцы, и все же я не уронил уже висевшую на стеклянном носике следующую каплю — он проскрипел: — Хватит!

Почему при счете «шестнадцать»? Я забеспокоился. Он тоже. Я подал ему стакан.

— Хе-хе... толковый... толковый тайняк... — нервно приговаривал он, — ты, ты... хе-хе... ну, того... того... попробуй... попробуй сперва...

Я отпил лекарство; только выждав с хронометром в дрожащей руке десять минут, он взял стакан. Как-то ему не глоталось — зубы звенели о стекло, я принес другой стакан, он опустил их туда, как белый, разломанный надвое браслет, а затем, с немалым трудом и старанием, проглотил целебную жидкость. Я бережно поддержал его руку — косточки ходили в ней, будто вроссыпь набросанные в кожаный мешочек. Я молился, чтобы ему не стало дурно.

— Господин адмирадьер... — зашептал я, — позвольте изложить мое дело.