Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска

Бели все, что происходило в Здании, имело, кроме поверхностного и мнимого, более глубокий, более важный смысл, то Прандтль, конечно, недаром поступал именно так.

Я спросил: «Чего от меня хотят? Что мне предназначено?»

И Прандтль дал мне бумажку с одной только фразой: «Нс будет ответа». Отсутствие ответа на этот вопрос, который относился, в сущности, к Зданию, превращало обещания главнокомандующего, случай с сейфом, шантажирование отца Орфини, пальбу в коридоре, внезапные смерти, миссии, инструкции, наконец, сами шифры — в случайное месиво абсурда и ужасов, все рассыпалось, не складываясь во что-либо целое, и само Здание, в свете этой фразы, начинало походить на пустоту, населенную сидящими в своих одиночках безумцами, а его всемогущество и всеведение оказывались всего лишь моей галлюцинацией.

Но если события шли россыпью, наобум, как попало, если они не составляли никакого целого и никак не соотносились с другими, то они ничего не значили, а в таком случае была лишена значения и моя встреча с Прандтлем, его лекция, а вместе с ней — и эти ужасные три слова...

Тогда эти слова переставали быть обобщением и снова относились лишь к шифру, взятому для примера. А если они ничего, кроме самих себя, не значили, если (раз уж никакого всеведения не существовало) они не были ответом на мой молчаливый вопрос, то они не опровергали тайну Здания. И многозначность событий возвращалась опять, чтобы снова направить мои мысли по ложному кругу замкнутых накоротко, пожирающих самих себя умозаключений.

Я взглянул на спящего. Он дышал размеренно и так тихо, что, если бы не регулярные движения приподнятых плеч, его можно было бы принять за мертвого. «Похоже, я засыпаю», — сказал я себе, чтобы оправдать очередную неудачу своих рассуждений, однако ко сну меня ничуть не клонило.

Попробуем, решил я, в качестве опыта, на минутку, принять слова шифра за чистую монету, вопреки обнаруженному мною логическому противоречию. Посмотрим, что из этого выйдет, ведь это мне ничем не грозит, а время убить как-то нужно. Итак, рассмотрим целесообразность хаоса, который выводят на сцену эти слова, — хаоса, который искусными приемами держат в узде, прирученного хаоса. Мог ли он быть полезен?

Итак: когда мне пообещали Особую Миссию, я ощутил себя избранным; потом с не меньшим усердием готовился стать корифеем виселицы, отличником скамьи подсудимых, во всем богатстве этой судьбы, с орнаментом из показаний, рыданий, просьб о помиловании; я натянул на себя шкуру невинного мученика, метался в поисках следователя, прокурора, видя себя то очищенным от подозрений, то погибшим; то рылся в ящиках, чтобы добыть улики против себя же, то с маниакальным упорством сутяжника, взыскующего справедливости, просиживал в приемных — и все это делал увлеченно, старательно, красочно, полагая, что этого от меня ожидают. Но Здание, предназначение которого в том, чтобы выявлять глубинную суть вещей — очищая ее от видимости, от все новых и новых личин, от ореховой скорлупы, — конечно, должно было действовать именно диссонансами. Вот почему оно разрушало гармонию моей погибели или геройства, оглупляло меня, ошарашивало, чтобы я ничего не успел прочитать в граде сыплющихся на меня милостей и ударов; зашвырнув меня в столь всеобъемлющий, всепожирающий хаос, оно спокойно ожидало того, что вынырнет из очистительного котла.

Вот потому-то, не давая мне ни инструкции, ни обвинительного заключения, отказывая мне и в отличиях, и в погибели, всей своей царственной грандиозностью, голго-фами коридоров и полчищами канцелярских столов вручая мне ничто, — хотело Здание достичь своей цели...

О, хаос мог быть полезен, и даже очень...

А старичок в золотых очках — разве не говорил он мне о невиданном, бесконечном множестве тайных планов, стратегических замыслов?

Отсюда оставался только один логический шаг, чтобы признать, что неупорядоченность событий в Здании не есть нечто нежелательное, напротив, это нормальное его состояние, больше того:результат предусмотрительности и неутомимых стараний, — синтетический хаос, рука об руку с бесконечностью, защищал, словно панцирь, Тайну.

Это возможно... подумал я с некоторым утомлением, поудобнее устраиваясь на краю ванны, необычайно твердой. Но ведь и те, другие мои гипотезы объясняли многие факты. Вот это и удивительно: любая достаточно сложная идея может быть навязана Зданию в качестве его организующего начала... есть в этом что-то тревожное...

Спящий перевернулся навзничь, открыв лицо. Я увидел подрагивающие веки. Он следил за чем-то во сне, может быть, читал там: глазные яблоки сновали то влево, то вправо. На лбу блестел пот, щеки заросли темной щетиной, а так как он лежал теменем ко мне, на его лице я не мог разглядеть ничего, кроме болезненной бледности. Он словно бы судорожно улыбался, но то, что на лице, видимом вверх ногами, кажется нам улыбкой, бывает страдальческим выражением.