Том 5. Статьи

Я ль не любил? Я ль не искал мятежно
Любви и счастья юность разделить
С душою женской светлою и нежной
И жизнь мою в другую перелить?

Но та любовь, что душу посещала.
Оставила в душе печальный след. –
Она звала, она меня прельщала
Той радостью, которой в жизни нет.

И от нее я взял воспоминанья
Лишь лучших дней, и уж не ту люблю.
Кого любил… Люблю мечты созданья.
И снова о несбыточном скорблю.

В этом замечательном признании на лермонтовскую тему («Люблю мечты моей созданье») ключ к пониманию любовной лирики Ивана Бунина. И как внятна заключительная строфа этого стихотворения:

И горько я, и сладостно тоскую,
И грезится мне сладкая мечта.
Что воскресит мне радость неземную
Печальная земная красота.

У Ивана Бунина есть рассказ «Осенью». В этом рассказе о любовном свидании столько печальной нежности и тишины, что, узнав его, нельзя не ценить бунинской лирики. «И когда я целовал атлас платья на ее коленях, – рассказывает поэт, – а она в ответ на мои бесконечные признания и планы на будущее тихо смеялась сквозь слезы и обнимала мою голову, я смотрел на нее с восторгом безумия, и в тонком звездном свете ее бледное, счастливое и усталое лицо казалось мне прекрасным, как у бессмертной».

Этот «тонкий звездный свет» и это лицо, «прекрасное, как у бессмертной» – все это к той же теме «печальной земной красоты» и неземной «светлой мечты».

В рассказе «Новый Год» – еще одно свиданье, странное свиданье мужа и жены, которые вдруг в деревенско и пустынной усадьбе очнулись от городской суеты, забыли свою повседневную враждебность друг к другу и отдались на миг любви. Жена выбежала ночью на снежный двор, кружилась при бледном свете месяца по белой земле и бормотала стихи о Татьяне, которая, как сказано, у Пушкина, «на месяц зеркало наводит».

Что-то ясное и таинственное, чувственное и целомудренное есть в этом любовном увлечении снежной луной – как непонятный отблеск бессмертной любви.

В рассказе «Костер» поэт увидел случайно во время пути ночью девушку цыганку и тотчас влюбился в ее смоляные волосы, страстную нежность глаз, губ, и всего «древне-египетского овала лица». Но лошади тронули, копыта дружно застучали, – и костер, и цыганка уже далеко. Но «и в запахе росистых трав, и одиноком звоне колокольчика, в звездах и в небе было уже новое чувство – томящее, непонятное и от этого еще более сладостное».

В рассказе «В Августе» поэт делает еще раз свое признание: «В одной мечте об этом несуществующем женском образе уже было счастье. Но он обещал мне больше, – свою близость, свою любовь, понимание самых сокровенных моих помыслов, – все, чего я никак не мог выразить не только словами, но даже думами, и что никогда не сбылось и не сбудется».

Что-то осеннее есть в любви Бунина, какая-то тютчевская «улыбка увяданья», как будто багряные листья тихо падают и тихо кружатся. И не случайно первую книгу стихов своих Бунин назвал «Листопадом».

Казни

Леонид Андреев в «Рассказе о семи повешенных» возвращается к теме, которая не раз волновала художников. И русские писатели особенно глубоко затронули эту тему – быть может потому, что ни одна литература так не жаждет сораспятия с миром, как литература русская. Русский художник почти всегда мученик, и стигматы для него слаще роз и крест радостнее лавра И не случайно даже солнцем осиянный Пушкин пророчески написал о «кровавой деснице», влагающей в уста пророка «жало мудрые змеи».

Путь учительства и путь пророчества всегда соблазняли русских художников. И кто решится утверждать, что Глеб Успенский погубил свой талант проповедью ответственности за всех и за все?

Глеб Успенский не мог и не должен был быть иным. Принцип «искусства для искусства» так же наивен, как принцип полезного в искусстве. Мы уже прошли школу эстетизма. «Мир Искусства» и пионеры русского символизма сделали свое важное и значительное культурное дело. Пусть эпигоны декадентства попрежнему повторяют азы и «критики» уличной прессы вульгаризируют идеи крайнего индивидуализма, русское общество не устанет искать, связи между искусством и жизнью.

Искусство – игра, но игра священная, и мы не можем провести раздельной черты между переживанием эстетическим и переживанием религиозным. Мастер не будет увенчан, если он не решится принять на себя тяжелую ответственность жреца. И горе жрецу, если он не умеет ладно петь песен и жесты его неритмичны.