Том 5. Вчерашние заботы

Нам и так пора наступила сбавлять ход, чтобы застопорить машины для приемки лоцмана в заливе. Раскрутил дед керосинку.

Три тысячи шестьсот семьдесят семь раз мы насиловали дизеля во льдах. И теперь уж — в нормальной обстановке — следовало относиться к ним с сестринской нежностью. И потому ход начинаем сбавлять по десятку оборотов, а чтобы не приближаться к устью залива, отворачиваем мористее.

— Ложись на чистый норд, — говорю я Дмитрию Александровичу.

— Право помалу! Ложись на чистый норд! — говорит он Рублеву.

— Есть право помалу! Есть на чистый норд! — репетует Рублев.

Все нынче у нас четко и без шуточек.

Звонит Иван Андриянович. Как начали сбавлять обороты, так дед сразу и проснулся. Ведь он опытный морячина: если начали сбавлять обороты, значит, подходим к заливу и к месту приемки лоцманов, то есть втягиваемся в узкость, а в узкости старший механик должен сам быть в машине. Интересуется, почему я его не предупреждаю, что входим в узкость. Объясняю что и как, рекомендую отдохнуть еще минут сорок.

Сияние в черной пропасти небес перемещается к зениту, слабеет и меркнет.

— На румбе ноль!

— Так держать!

— Есть так держать!

Делать абсолютно нечего. Иду в радиорубку. Маркони — главный хранитель музыки: магнитофон, проигрыватель, пластинки и записи в его заведовании. Спрашиваю, есть ли на борту «Голубка» в исполнении Шульженко.

— Чего это вас на музыку потянуло?

— Сантименты. Молодость вспомнилась.

— К концу рейса всегда что-нибудь неподходящее вспоминается. «Голубка» есть. На обороте «Простая девчонка». Вы сами найдите. У меня сейчас Ленинград будет, а при сиянии проходимость аховая, будь они неладны, эти полярные штучки…

Нахожу на полке-стеллаже «Голубку» и ставлю на проигрыватель. Хорошо, что полный штиль и не качает. Сажусь на вращающееся кресло второго радиста и слушаю голос молодой Клавы Шульженко. Рядом пищит из приемника морзянка и стучит на машинке маркони. Он в наушниках — Шульженко ему не мешает. Да и громкость я сделал слабенькую.

По корме остров Кильдин. Апатиты, Петрозаводск, Ленинград, набережная Лейтенанта Шмидта. По носу Северный полюс.

Тарам-там-там… Тарам-там-там… Когда из Гаваны милой отплыл я вдаль, Лишь ты угадать сумела мою печаль… Заря золотила ясных небес края, И ты мне в слезах шепнула: «Любовь моя!»…

…Итак, будет серый ленинградский декабрь, оттепель, черные отвалы снега возле разбитого тротуара бывшей Динабургской улицы. Из водосточных труб будет с утробным гулом обрушиваться оттаявший лед и высыпаться под ноги грудами чистейших кристаллов. По Екатерингофке под деревянным Гутуевским мостом будет плыть незамерзающая, нефтяная вода. У отдела кадров, у безликого казенного здания, которое занимает место бывшего ночлежного дома имени Ф. Фора, будут ожидательно топтаться и курить молоденькие морячки в заграничных тряпках. И я пройду сквозь них, как старый ледокол. сквозь молодой ледок, с заявлением об увольнении по собственному желанию в кармане…

…Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый,
Я прилечу голубкой сизокрылой.
Парус я твой найду над волной морскою,
Ты мои перья нежно погладь рукою…

…«Окончательно решили?» — задаст мне вопрос кадровик, мой младший однокашник по военно-морскому училищу, бывший командир подводной лодки, схвативший инфаркт в самый разгар бурной военной карьеры и теперь заведующий старшим судоводительским составом в кадрах торгового пароходства.

«Окончательно, тезка».

И он небось сострит что-нибудь вроде: «Ну, совершайте тогда последний круг почета» — и выдаст бланк обходного листка. Я просмотрю графы: «Спортинвентарь», «Техническая библиотека», «АХО», «Бухгалтерия», «Комитет ВЛКСМ»… Спрошу однокашника: «А в комсомол мне зачем?» И ткну пальцем в свой седой висок.

«А так положено», — не без некоторого удовольствия объяснит мне бывший командир подводной лодки и взглянет безулыбочным, кадровиковским взглядом.

«Есть. Ясно».

И я пойду совершать последний круг почета…

…О голубка моя, будь со мною, молю,
В этом синем и пенном просторе,
В дальнем чужом краю…
(Тарам-там-там…)
О голубка моя, как тебя я люблю,
Как ловлю я за рокотом моря
Дальнюю песнь твою…