Том 5. Заре навстречу

Но мама проговорила устало:

— Я сейчас на мартышку похожа,— и жалобно попросила: — Ты не смотри на меня.

— Хорошо, — сказал отец,— не буду.

Но не отводил от лица мамы тоскливых глаз, а мама снова начала жаловаться, что ее кружит, и звала Тиму, чтобы он взял ее за руку и не давал ей кружиться.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Везли маму в город в кошеве на сене. Вместе с мамой прибыло десять саней с хлебом и сеном. Теперь кони транспортной конторы не помрут с голоду. А на дровнях, с которых сняли мешки с зерном, лежали мертвые Супреев и Хомяков, накрытые красным флагом.

В андросовской больнице с мамой остались папа и Ляликов. Тиму Андросов увел к себе домой, обещая завтра с рассветом пустить к маме. Еще перед уходом Тимы Ляликов, сопровождавший раненых, взволнованно сказал отцу:

— Петр Григорьевич, считаю долгом сообщить, что я испытываю сейчас угрызения совести за свое бытие суслика.

— Поздравляю вас,— рассеянно произнес папа и пожал Ляликову руку.

Ляликов попросил:

— Разрешите дежурить у вашей супруги.

— Пожалуйста,— сказал папа. Но, видно по всему, это согласие он дал скрепя сердце.

Тима возмутился, что папа доверил маму Ляликову. Но папа произнес шепотом:

— Не беспокойся. Я буду рядом, и если мама проснется, я услышу.

— Смотри же,— попросил Тима,— не засни.

— Нет, Тима,— твердо пообещал папа,— я думаю, что и ты не сможешь сегодня уснуть.

Папа был прав. Тима не спал всю эту ночь. Сначала сквозь полуоткрытую дверь он слышал, как Павел Андреевич и Фекла Ивановна Андросовы разговаривали о его маме. Павел Андреевич, произнося загадочные медицинские слова, уверял, что состояние мамы не внушает опасения. Потом сказал, что будто бы мама Тимы — типичный «экземпляр» большевички, помыслы которой отрешены от всего, что существует вне пределов ее партийно-профессиональной деятельности. И шепотом сообщил Фекле Ивановне:

— Представь, на ней было грубое солдатское бязевое белье. Это же чудовищно. Напяливать на себя подобное — значит, утратить самое элементарное чувство женственности, брезгливости.

— Это ты у меня вызываешь брезгливость! — вспылила Фекла Ивановна. — Ты со своим мещанским умишком сейчас мне гадок.

— Фиалка,— растерянно произнес Павел Андреевич,— ты слишком впечатлительна. Твой цыганский темперамент рисует эдакую доморощенную советскую Жанну д’Арк. Я же преисполнен лишь чистосердечного сострадания, и ты превратно истолковываешь мои мысли.

— Врешь,— крикнула Фекла Ивановна, — ты не жалеешь, ты боишься!

— Чего именно? — с достоинством осведомился Андросов.

— Ты потерял совесть в сытости и благополучии.

— А ты ее нашла?

— Павел,— горячо сказала Фекла Ивановна,— ты подобрал меня в таборе, помог стать человеком. Терпеливо ждал, пока я кончу университет. Моей жизни не хватит, чтобы отблагодарить тебя. Но я не могу так жить больше, не могу!

— Чего же ты от меня хочешь?

— Я сама не знаю. Я не могу забыть ту слепую девочку — Зину Чуркину. Она смотрела на меня своими мертвыми глазами и все спрашивала: «Тетя» почем ваши лекарства стоят?» И умоляла: «Вы подешевле что-нибудь давайте, а то отец у меня пьющий, ему и так на водку денег не хватает. Он добрый, когда пьяный, балуется, как маленький, песни поет. Он на меня никогда денег не пожалеет, но я не хочу, не надо, чтобы он на меня тратился».

— Зачем эти мучительные воспоминания? — сказал Павел Андреевич. — Я же хотел усыновить ее брата. Но он был слишком привязан к отцу-пьянице.

— Отец его погиб как герой.

— Ты, может быть, желаешь, чтобы тоже я стал героем и влез со всеми потрохами в эту катавасию, которая невесть чем завершится?

— Значит, ты предпочитаешь выжидать в сторонке, кто кого,— так?

— Фенечка, милая, пойми меня,— почти простонал Андросов с отчаянием.— Я барин и привык пользоваться услугами созданной до меня удобной, многовековой культуры, в пределах ее мыслю, в пределах моих средств ею пользуюсь. Не собираюсь защищать ее, но не намерен и отрекаться от нее. Но вот взгляни глазами врача.— Щелкнул замок, раздался скрип выдвигаемого ящика.— Отличный рентгеновский снимок,— глухо, но каким-то нарочито шутовским шепотом сказал Андросов. — Ярко выраженная злокачественная опухоль — за пределами хирургического вмешательства.

— Да,— согласилась Фекла Ивановна,— случай безнадежный. Но я что-то не помню пациента с такой опухолью. Кто это?

— Это я, — тихо сказал Андросов. — Вот откуда у меня острое эгоистическое желание дожить оставшиеся дни с максимальными житейскими удобствами.

— Павел,— с отчаянием воскликнула Фекла Ивановна,— почему ты молчал?! Ведь это так страшно!