Том 5. Жизнь и приключения Николаса Никльби. Главы I-XXXI

— Сырая, — ответил Смайк, — очень сырая. Я всегда говорил, когда шел сильный дождь, что так было в вечер моего приезда. А они, бывало, толпились вокруг меня и смеялись, видя, как я плачу, когда льет дождь. Они говорили, что я — как ребенок, и тогда я стал больше об этом думать. Иной раз я весь холодел, потому что видел себя таким, каким был тогда, когда входил в ту самую дверь.

— Каким был тогда, — с притворной небрежностью повторил Николас. — Каким же?

— Таким маленьким, — сказал Смайк, — что, вспомнив об этом, они могли бы сжалиться и пощадить меня.

— Ведь вы же пришли туда не один, — заметил Николас.

— Нет, о нет! — отозвался Смайк.

— Кто был с вами?

— Мужчина, смуглый худой мужчина. Я слышал — так говорили в школе, да и я раньше это помнил. Я рад был расстаться с ним: я его боялся; но их я стал бояться еще больше, и обращались они со мной хуже.

— Посмотрите на меня. — сказал Николас, желая сосредоточить на себе его внимание. — Вот так, не отворачивайтесь. Не помните ли вы женщины, доброй женщины, которая когда-то склонялась над вами, целовала вас и называла своим ребенком?

— Нет, — сказал бедняга, покачав головой, — нет, никогда этого не было.

— И никакого дома не помните, кроме того дома и Йоркшире?

— Нет, — с грустным видом ответил мальчик. — Комнату помню. Я спал в комнате, в большой пустой комнате под самой крышей, и там был люк в потолке. Часто я закрывался с головой, чтобы не видеть его, потому что он меня пугал: маленький ребенок ночью, совсем один. И я себя спрашивал, что может быть по ту сторону люка. Были там еще часы, старые часы в углу. Это я помню. Я никогда не забывал этой комнаты, потому что, когда мне снятся страшные сны, она появляется точь-в-точь такой, как была. Я вижу в ней людей и вещи, которых никогда там не видел, но комната остается точь-в-точь такой, как прежде: она никогда не меняется.

— Теперь вы дадите мне понести узел? — спросил Николас, резко переменив тему.

— Нет, — сказал Смайк, — нет! Ну, пойдемте дальше.

С этими словами он ускорил шаги, находясь, видимо, под впечатлением, будто они стояли неподвижно в продолжение всего предшествующего диалога. Николас внимательно присматривался к нему, и каждое слово, произнесенное во время этой беседы, запечатлелось в его памяти.

Было одиннадцать часов утра, и хотя густая мгла все еще окутывала покинутый ими город, словно дыхание деловых людей нависло над их проектами, связанными с наживой и прибылью, и предпочитало оставаться там, не поднимаясь в спокойные верхние слои атмосферы, — в открытой сельской местности было светло и ясно. Изредка в ложбинах они видели клочья тумана, которых еще не выгнало солнце из их твердыни, но вскоре они их миновали, а когда поднялись на холмы, приятно было смотреть вниз и наблюдать, как тяжелая клубящаяся масса медленно отступала перед благодатным днем. Большое, прекрасное солнце озаряло зеленые пастбища и тронутую рябью воду, напоминая о лете, но не лишая путешественников бодрящей свежести этой ранней поры года. Земля казалась упругой под их стопами, звон овечьих колокольчиков ласкал их слух, как музыка, и, оживленные ходьбой и возбужденные надеждой, они шли вперед, неутомимые, как львы.

День клонился к вечеру, яркие краски угасли и приняли более тусклый оттенок, подобно тому как юные надежды укрощаются временем, а юношеские черты постепенно обретают спокойствие и безмятежность старости. Но в своем медленном угасании они были вряд ли менее прекрасны, чем во всем блеске, ибо каждому часу и каждой поре года природа дарит свою особую красоту, и от рассвета до заката, так же как с колыбели до могилы, перемены следуют одна за другой столь мягко и легко, что мы едва их замечаем.

Наконец пришли они в Годэльминг. Здесь они заплатили за две скромные постели и крепко заснули. Утром они встали, хотя и не так рано, как солнце, и продолжали путь пешком, если и не со вчерашней бодростью, то все же с надеждой и мужеством, достаточными, чтобы весело идти вперед.

Путешествие оказалось тяжелее, чем накануне, потому что здесь дорога долго и утомительно шла в гору, а в путешествиях, как и в жизни, гораздо легче спускаться, чем подниматься. Однако они шли с неумолимой настойчивостью, а нет еще на свете такого холма, вершины которого настойчивость в конце концов не достигнет.

Они шли по краю Пуншевой Чаши Дьявола, и Смайк с жадным любопытством слушал, как Николас читал надпись на камне, который воздвигнут в этом пустынном месте, вещая об убийстве, совершенном в ночи. Трава, на которой они стояли, была когда-то окрашена кровью, и кровь убитого стекала капля за каплей в пропасть, от которой это место получило свое название. «В Чаше Дьявола, — подумал Николас, наклоняясь над бездной, — никогда не было более подходящего напитка».