Том 6

«Меня, старик, – сказал Саша, – тут трагически обчистили, поскольку я действительно настоящая шляпа. Карманничество, мелков и крупное, – искусство древнее, изобретенное вместе с карманом, нищенством, проституцией и журналистикой. Но заподозрить здешних подонков в том, что кто-то из них в мое отсутствие выгребет из шляпы нищенские денежки… Извини, до такого подозрения я не мог опуститься. Все же у вас тую не перестройка застойки, не подсос, отсос и барбарис, а правовое государство с солидной преступностью. Может ли тут ТАКОЕ взбрести в голову даже очень опустившемуся человеку? Врежем по последней за Америку – страну резких социальных контрастов, как всю нашу жизнь втолковывал нам спецкорр «Известий» Маркс-Энгельс-Ленин-организаторы, то есть видный представитель второй древней профессии Мелор Стуруа.

Мы врезали, и я уговорил новых своих знакомых сходу махнуть на электричке к нам в провинцию. Кроме всего прочего, сказал я, для меня такой неожиданный ваш визит будет чудесным спасением от драматических объяснении с женой. Мы втроем навеселе нелегким сердцем отправились к нам в Коннектикут… А по Европе мы с женой поездили вскоре на случайный гонорар за пару моих сочинении. Такие вот денежки я неизменно рассматривал как великодушное подаяние Небес в старую шляпу моей жизни.

Мы бродили, не держась затравленно за карманы, даже поблизости от римского Колизея и на улицах Мадрида, буквально кишащих самыми виртуозными в мире карманниками, как тщеславно полагают все их многочисленные жертвы.

В конце концов прозапас и на самый черный день у меня имелось то самое убойное обращение к прохожим и толпе туристов, а вместо шляп пошли бы в ход черные поношенные баскские береты.

Как мимолетное глазенье

Странное дело – видимо, от того, что Лондон всегда воспринимается не как город, но как край необозримый, – хоть ты глазей на него целый день со второго этажа необычайно юркого, несмотря на громоздкость, «обнимуса» – мы с женой, трижды в тех краях побывав, ухитрились ни разу не побродить по прибрежным пространствам Великобритании. А ведь каждый раз, улетая из Лондона, клялись впредь обходить стороной множество истинно демократичных и одновременно аристократических пабов. Они располагают не к туристически поспешному обжиранию всякими достопримечательностями, но ко вдумчивому наполнению себя, после ритуального отстоя пены, то одним, то другим неизменно дивным пивом. И главное, о чем забываешь с алкоголически легкомысленной праздностью, что пиво это закусывается чистым временем каждого из дней недолгого путешествия.

Природные прелести в Эдинбурге поражают не меньше, чем исторические, рукотворные. Восхитительно живописный, в самом центре, парк у подножия высоченного, царящего над городом замка на холме – излюбленное место отдыха горожан и туристов. И мы там тоже лопали на травке мороженое, разглядывая высоченную скалу вкупе со вросшими в нее поистине неприступными стенами огромной крепости, воспетой Вальтером Скоттом. Памятник ему самому – гордости Шотландии – установлен неподалеку, однако лицом к роскошной авеню, полной разных кафе и ресторанов, словно бы говоря о желании гения отдохнуть от звона мечей, в битве вскрывающих рыцарские доспехи, как консервные банки, а также от жутковатых картин осады замка и кровепада, льющегося с его неприступных стен. Если же и нам, подражая певцу рыцарских времен, забыть о бушевавших в этих краях междоусобицах, то красота Эдинбурга, как-то сумевшего себя упасти от нахрапистых чудовищ техпрогресса и авангардистских градостроительных новаций, ей-богу, делает этот город (Рим, Мадрид, Париж, Петербург и центр Москвы не в счет) несравнимым с иными городами, особенно новосветскими.

Как бы то ни было, нас влекли к себе не города, а сельские места Англии, территориально не самой большой из стран, что не помешало ей сделаться владычицей морей, соответственно, всесильной Британской империей и мамашей нашей промышленной цивилизации.

В почти бесшумно летевшем по рельсам через всю страну экспрессе я не отрывался от окна-иллюминатора. Поверьте, ни в одном из музеев ни одна из прекрасных картин не умиляла сердце и не взбадривала дух так, как вид белых барашков, что паслись на своих – употребим приятный словесный штамп – тучных лугах, походя на крошечные облачка, павшие с небес, как кажется мне, махровому мистику, с тем, чтобы уподобиться недвижно пасущимся агнцам. Небольшие стада коров и бычков были отделены друг от друга, ясно почему, скульптурно выглядящими каменными барьерами. Эти заборы – вечные памятники фермерам, рабочему классу полей и лугов, мужественно выигравшему многовековую битву у геологических катаклизмов за пахотные, кормящие-поящие земные почвы, благодаря чему супериндустриальная Англия кажется страной надолго и всерьез победившего сельского хозяйства.