Том 6

Иосиф Бродский был не только гениальным поэтом, обычно державшим рядышком с пачкой сигарет связку золотых ключиков от самых потаенных сокровищниц Языка и Словесности, навек помолвленных друг с другом, как и сам он – с Музой поэзии и любомудрия, но – сие очевидно – был он личностью, свыше одаренной способностью проникать без «аквалангистской» дыхательной смеси в придонные, немыслимо плотные метафизические глубины времени, бесконечного и конечного, линейного и нелинейного, взаимоотношений духа и материи, вероятности, хоть как-то поддающейся математике, и т. д. и т. п., а также госпожи Случайности. Вот уж кого-кого, а ее, всегда абсолютно свободную, неподвластную даже Высшим Силам, видимо поэтому Ими обоготворяемую, Иосиф Бродский как поэт – исследователь трагизма существования и, смело скажу, как античный мыслитель плюс наш современник – принципиально не увязывал с общеизвестной, дьявольски лукавой философской категорией «историческая необходимость», увы, исправно служащей в наши якобы просвещенные времена циничным адвокатом чудовищных тираний.

Сие губительно безответственное увязывание свойственно не только нынешним тиранам и тиранчикам, но и почти всему западноевропейскому философскому мышлению, особенно марксистскому; а уж оно и сегодня, намеренно не желая понимать природу всемирного зла, бесчинствующего исключительно по воле гомо сапиенс, помогает своим властительным клиентам перекладывать их собственную вину за терроры, мировые бойни, глобальную коррупцию, извращение правосудия и прочие злодеяния – на фантомальную историческую необходимость, словно бы по-станиславски вжившуюся в роль трагической Неизбежности.

Достаточно прочитать или вновь перечитать небольшое эссе И. Б. «Кошачье "Мяу"», чтобы понять, чтобы почувствовать: истинно поэтически мыслящий философ всегда ставит перед собой неразрешимые мировые вопросы, бесстрашно при этом признаваясь в невозможности дать ясный, как математическая формула, ответ на каждый из них, однако необъяснимо вдохновляя счастливого читателя священным волнением, родственным волнению каждого подлинного художника, сотворившего нечто прекрасное, но остающегося в неведении насчет сущностной природы Красоты.

Иными словами, Поэзия, великим жрецом которой всегда будет Иосиф Бродский, кажется мне одной из ипостасей дивной Двоицы, воедино с Языком бытийствующей, подобно Времени-Пространству; она – великий неразрешимый Вопрос, вместе с тем и Ответ, выражаемый душой с помощью боговдохновенных слов, высказываемых истинными поэтами.

Не знаю, так оно или иначе, но однажды я шутливо поинтересовался: «Ты, кстати, осознаешь себя гением?» – на что поэт (он был убежден в медиумности задачи своего пожизненного – как видим, и посмертного – труда) ответил с той искренностью, что всегда дарует действительно скромным людям ощущение небесно-невесомой легкости: «Клянусь, ну абсолютно ни хрена такого не осознаю, только чувствую вдохновенье… Мяу!» Он часто и по разным поводам произносил сие кошачье «слово», родственное его натуре, желавшей отдохнуть от словесности чисто по-кошачьи – на спасительно бескрайней свободе…

Воспоминания воспоминаниями, но при чтении стихотворений или эссе поэта-мыслителя душа, намного опережая сознание, отказывается принимать законы Бытия, определяющие основоположные порядки жизни и смерти. Вопреки им и благодаря ей, душе, великой жрице тайноведения, Иосиф, Жозеф, повторюсь уж, воистину жив, причем не в известном традиционном смысле, обожаемом, как бы то ни было, нашим ограниченным разумом, а в смысле ином, несравненно более высоком и глубоком, чем тот, к которому, видать, вообще не может быть допущен человеческий разум.

«Кошачье "Мяу"» – не случайное для поэта название эссе: оно явно выражает его – одного из подлинных пророков Красоты, всегда спасавшей мир, вроде бы еще спасать не перестающей, – недоумение, непонимание, подчас и ужас, вызванные абсурдностью опошления самими недальновидными людьми ценностей цивилизации, всячески исхитряющейся не попасть под контроль своих хозяев – ею облапошенных терновых венцов Творенья.

Поэт не мог не считать нашу цивилизацию, да и себя вместе с ней, трагически оказавшейся-таки в тупиках у-ныния,

у-НЫНЕ – у настоящего времени, – поэтому и отлучаемой нашими руками, ногами и мозгами, то есть всеми нами, от животворных начал прошлого и пока еще обнадеживающего будущего. Будущего, заметим, человечного, благодаря не доблестным рыцарям цивилизации техпрогресса, не властительным политикам, очумевающим от очередной утопии, не прекраснодушно лукавым идеологам политкорректности, тем не менее не протестующим против торговцев оружием, – но благодаря подлинно человеколюбивым религиям, неисчерпаемому наследию предков, титаническим духовным усилиям всегда живых гениев Словесности, Музыки, Живописи и, само собой, сумме деяний совестливых, поэтому ответственных людей, почему-то до сих пор именуемых в России «простыми людьми доброй воли».