Том 6

Я успокоил ее, сказав, что не вижу ничего противоестественного в наших отношениях, если мы чистосердечно от них чумеем.

«Раз так, немедленно целуйте!»

25

Поутрянке, еще до кофе, Г.П. попросила дойти до тачки, стоявшей в гараже; приношу прямо на новую, на широченную, потрясно удобную нашу лежанку докторский такой саквояжик старинных времен; приношу, а сам продолжаю чуметь, глаз не могу оторвать от этой женщины – дух продолжало захватывать, сознание отказывалось верить в происшедшее чудо: в действительную мою с нею близость.

Открывает она саквояжик – и вот тут-то дрогнула вся моя, много чего уже повидавшая, деловая невозмутимость; это были коллекции древних монет, драгоценнейшие старинные вещицы, украшения, наверняка принадлежавшие задолго до питерской блокады убитым или взятым за рясы архиереям, титулованным аристократам, богатым промышленникам, купцам-миллионщикам, – словом, неизвестно кому, но ясно, что не крестьянам и не рабочим; естественно, все это было отныкано хозяевами новой жизни, палачами-мародерами шакало-волчьего режима, молодчиками-экспроприаторами церковно-буржуазных ценностей у несчастных жертв октябрьского катаклизма и красного террора… все эти ценности как-то сохранялись, растаскивались по конурам, притыривались от бандитов власти, пока не попали в руки руководителям блокадного города и их шестеркам; и вот они передо мной – переливаются разноцветными пересверками камешков, спокойно, как и положено золотишку с платиной, блестят в предутренней полутьме, в огне керосиновой лампы, обожала которую Г.П.; вот они – перстни, украшенные не булыжничками пролетариата, а такими камнями, что выше некуда даже на дилетантский, не совсем натасканный мой взгляд; Г.П. была права, только за один из таких – любого замочили бы без игр предварительного следствия и даже без контрольного выстрела; завораживали драгоценным своим изяществом нагрудный, в изумрудах складенек и тяжелая золотая иконка размером почти с ладонь; в саквояжике много чего такого было – сказочное состояние; все это было невозможно, главное, больно представлять вымениваемым сыторылыми шестерками властителей на хаванину, на хлебушек, сало, консервы, чеснок, калики-моргалики – на все, как бы то ни было спасавшее жизни дистрофиков и больных в хлад, в мор, во времена блокадного бедствия.

Помню, охватили меня ужас и отчаяние, явная брошенность всех нас на произвол всемирного зла, когда воображению, помимо моей воли, привиделись ни в чем не виноватые, подыхавшие на глазах властной и алчной нечисти жертвы тупого корифея пресловутого, будь оно проклято, «военного искусства»… горы трупов привиделись, навороченные величайшим злодеем всех времен и народов, доблефовавшимся до проигрыша фюреру начала войны, до разгрома армий, до опустошения половины страны, чуть ли не до потери Москвы… и, само собой, вновь подумалось вот о чем: если много чего случающегося в жизни остается в памяти людей, в словесности, в художествах, в кинолентах, в музеях, в истории – то просто, как в компьютере, должна иметься у Небес, у Высших Сил, у Всемогущего, Всевидящего, Всеслышащего Создателя скопированная Им, сохраняемая в вечности информация о каждом миге существования всего живого на земле – от былинки до тернового венца Творенья, как пошутила однажды Маруся, до безобразий зла, людьми зачинаемого, и образцов могущества человеческого разума.

Хорошо, что Г.П. отвлекла меня от смятения моего, отчаяния и нисколько не обнадеживающих размышлений.

«У меня нет иного выхода, хочу все это наконец продать… сама я никакого не имею представления о ценах… нести оценивать?.. куда, кому? – я трушу… сегодня друзья кидают друзей, мужья заказывают жен, жены – мужей, а вам, Володенька, я полностью доверяю… нисколько не сомневаюсь в том, что доверие старше, совершенней и душевней осознанной веры, не побоюсь сказать, в Бога… ему, до-верию, никогда не требовалось и не требуется гностических, логических, чудотворных и прочих доказательств существования Того, Кто очевиден, но невидим, правда?.. это же как раз то, что проще простейшего – вот и все… пусть Папа Римский осудит меня за ересь – все равно осознанно буду говорить и говорю: абсолютно до-веряю Богу, Сыну и Святому Духу, всегда чувствую, что полное к Ним до-верие и есть практически правильное понимание свободы… ну а счастье… счастье – это когда все мое существо благодарно Небесам за радости существованья… а в горестях виновата то я сама, то случай, но ведь на то он и случай, а не план развития народного хозяйства… видимо, Володенька, люди совершали и совершают чудовищные количества зла еще и потому, что Всевышний абсолютно нам до-веряет, но, к сожалению, недостаточно проверяет, положившись исключительно на нашу совесть… послушайте, разве не абсурдно говорить о совести Калигул, Неронов, Иуд, Лениных, Сталиных, фюреров, Мао, более мелких сошек, наркобаронов, котов и бандитов наших дней?.. забудем о них… должна признаться, думая о вас, сожалею, что интуиция увядает гораздо позже всех телесных прелестей женщины».