Том 6. Черный город

Таким же сложным был и путь в арсенал, которым кастелян вел Бибока (а может быть, он нарочно путал следы?). «Подозрительная внешность у этого полковника, — думал он. — Интересно, в армии какого короля он служил?»

Арсенал состоял из двух просторных комнат, где в большом беспорядке были сброшены, так сказать, останки четырехсотлетней венгерской истории: старинные седла, луки, заржавевшие пики, аркебузы, одежда, сабли, ружья, палаши, оковы, всевозможные средства пыток давно минувших лет. Лежало в этом складе и платье воителей былых бандерий, в котором они в старину являлись на свадьбы или другие торжества своих сюзеренов — магнатов Гёргеев; хранилось здесь и несколько трофейных знамен. Наиболее ценные вещи — как сообщил кастелян Валкани — находились в Топорце у Яноша Гёргея, поскольку он был старшим в роду. Однако и в Гёргё сберегались дорогие вещи, с которых сейчас Валкани не спускал глаз: стремена из чистого серебра, усыпанная рубинами булава саксонского графа Гёргея, жившего во времена королей Арпадов, чепраки, расшитые серебряной чешуей, уздечки с серебряным набором. Была здесь даже подкова червонного золота, сверкавшая в свое время на копыте скакуна Михая Гёргея, когда тот ездил на свадьбу Яноша Сапояи с Изабеллой, принцессой Польской. У лошади, как известно, четыре копыта (ах, как жаль, что только четыре!), значит, и золотых подков выковали столько же, но остальные три исчезли. Одну взяла себе госпожа Дарваш, другую — Янош Гёргей, а четвертая, говорят, еще в день свадьбы слетела с конского копыта. Вот уж действительно привалило счастье тому, кто нашел эту подкову!

Но Валкани не очень-то позволил разгуляться в арсенале господину «полковнику», хотя у Жиги прямо голова закружилась от волшебного зрелища, которое казалось ему сущим раем, где вместо райских яблок пленяли взор седла, пороховницы, расшитые перевязи и дамасские клинки.

Амуниция воинов бандерий хранилась тут на вешалках или же в сундуках, пересыпанная камфарой и покрытая листьями табака, чтобы уберечь ее от мышей и моли. Кастелян начал открывать сундуки, один за другим, и всякий раз приговаривал: «Пожалуйста, выбирайте, господин полковник».

Были здесь одежды всех времен и покроев: а-ля Бочкаи, а-ля Бетлен, — барашковые шапки с суконным верхом, расшитые шнурами доломаны, волчьи шкуры, которые в качестве украшения носили когда-то, закинув их за спину; кафтаны, алые, как цветы мака, плащи жандармов славного воина Мартона Гёргея, уже и в те далекие времена понявшего то, что лишь в XX веке постигли короли: лиловый цвет с синим отливом не отличить на определенном расстоянии от голубизны воздуха, и войско, одетое в сукно такого оттенка, становится совершенно невидимым, сколько бы ни напрягали зрения самые остроглазые дозорные на сторожевых башнях.

Лишь после долгих раздумий и колебаний Жигмонд Бибок выбрал себе костюм. Этой разборчивостью он оказался похож на своего современника французского короля, прозванного «Король-Солнце». (Слух о его привередливости дошел даже и до гёргейского кастеляна — ведь августейший щеголь иногда до полудня не мог решить, какой кафтан ему надеть, если камердинер утром подавал ему их несколько.)

В конце концов «полковник» остановил свой выбор на черном, как перья скворца, доломане из тонкого моравского сукна, бекеше на лисьем меху и красных узких штанах, расшитых спереди от пояса до самых колен желтым шнурком. Пожелав немедленно облачиться в новый наряд, он попросил кастеляна на минутку оставить его одного. Но господин Валкани счел эту просьбу хитрой уловкой и откровенно заявил:

— Простите, господин полковник, не могу. Если желаете, переодевайтесь при мне.

— Черт побери! — возмутился Бибок. — За кого вы меня принимаете? Как смеете вы так со мною говорить? Счастье ваше, что я оставил свою саблю дома.

Кастелян не ответил ни слова на этот взрыв благородного негодования, только снял со стены две одинаково острых сабли и протянул одну из них «полковнику».

— Вот, если вам угодно. Я ведь тоже когда-то был солдатом.

Однако Бибок презрительно отмахнулся:

— Не дурите! Не хочу я начинать с такого кровопролития свою службу у его превосходительства.

И, отказавшись от поединка, он принялся стаскивать с себя свои лохмотья, небрежно разбрасывая их во все стороны. Однако Валкани, пристально следивший за тем, чтобы они случайно не очутились вместе с хранившейся в арсенале одеждой, концом пики собрал в кучу сброшенное тряпье, а затем поддел его на острие пики и затолкал в топку печи. («Не в запахе дело, — объяснял он позднее, — ведь запах горелой одежды мне еще противнее, и не в том, что это рубище ни гроша не стоит, а просто я опасался, что в нем сидят кое-какие жители».) Жига быстро переоделся, — только желтые сапоги со шпорами ссохлись и заставили его помучиться, но, наконец, под аккомпанемент обычных в этих случаях возгласов: «А чтобы вашему прежнему хозяину провалиться в преисподнюю, если он туда еще не попал», он натянул эти сапоги на ноги.

Набросив на плечи бекешу, Бибок выпятил грудь и, самодовольно покачивая станом, уже примирительным тоном спросил: