Том 6. Черный город

Дорога была совсем не скучная, беда только, что долгая. Хотя слуги императора обирали Венгрию каждый год, до конца разорить ее они все же не смогли: каждый год ее богатства возрождались вновь. Приходил веселый, смеющийся красавец май и приносил снова все, что по осени забирали немцы. Так и этой весной все вокруг радовало взор: в долинах зеленели, густые травы, на склонах гор паслись отары тучных белых овец, а по мере того как тележка все дальше катилась по дороге, перед путниками открывалась настоящая страна сокровищ. Поля овса и гречихи сменились буйными клеверами, за ними пошли ржаные нивы, поля, засеянные маком, красиво пестревшие яркими цветами и, наконец, уже в комитате Гёмёр, заколыхалось море колосящейся пшеницы. Дорога здесь прихотливо вьется меж причудливых утесов, то взбираясь вверх, то спускаясь вниз, проходит по темным дубравам, по чудесной красы долинам. Все время путника сопровождают говорливые ручьи: выскочат ему навстречу где-нибудь на опушке леса и, словно щенята, бегут сбоку повозки, пока им не надоест. С горных утесов угрюмо смотрят вниз хмурые старинные замки. А вокруг них витают призраки — славные герои сказаний, сложенных в старину. То там, то сям виднеются мечети, превращающиеся постепенно в развалины, — словно напоминание о том, что чужеземного бога аллаха венграм удалось изгнать отсюда, но храмы его они оставили в покое. Зато на колокольнях чисто выбеленных христианских церквей вместо креста кое-где водружен петух, а на других церквях — наоборот, петуха опять крестом заменили! * И всем становится понятно, что своего христианского бога венгры оставили в покое, но постоянно спорят между собой из-за его обитателей: кальвинисты и католики дерутся из-за них, причем те и другие убеждены, что они ведут свои свары в угоду богу, а ведь бог-то у них один и тот же.

Попадались по дороге и постоялые дворы, где можно было покормить лошадей и где хозяин и путники немало могли порассказать друг другу о том, что творится на белом свете. Вот так и тянется время от одной корчмы до другой. Побывает в них проезжий — и будто газету прочтет величиной с простыню, узнает о нуждах человечества, о его печалях и заботах.

А жизнь в стране была тогда беспокойная, люди нетерпеливо ждали чего-то или кого-то…

…Да вон уже цокают копыта «его» коня у Верецкого перевала!

Пара лошадок бежала рысцой всю ночь, а затем еще полдня. Только под вечер открылась наконец взору красивая Хонтская долина, а в ней на берегу светлой Римы, торопливо бегущей от Кленоца, — город Римасомбат (или как называли его крестьяне — Бать, а в старину он был селом и назывался Иштванфалу). В сиянии закатного света на колокольнях двух его церквей сверкали стальные петухи, питавшиеся в те годы человеческой-кровью, а не пшеничным охвостьем.

Позднее село Иштванфалу превратилось в город Римасомбат. Впрочем, повсюду, стоило где-нибудь появиться замку феодала (здесь это был замок Сабадка), как вокруг него вырастал город. Ведь замок был крупным потребителем, нуждавшимся в изделиях всякого рода, а значат, в труде ремесленников. И ремесленники тянулись к нему, словно овцы к соли. Особенно, если замок принадлежал богатому магнату, любившему роскошь. Кстати, и богатство барина в те времена мерили не нынешней меркой (велика ли его конюшня, да сколько балов задает он в год, у кого из парижских или венских портных заказывает свои туалеты его супруга), а спрашивали, велик ли город, выросший вокруг его замка. Так, например, замок богатого дворянского рода Хомоннаи положил начало городу Хомонна; Эстерхази — городам Кишмартон, Папа и Тата; родовой замок Кароев — городу Надькарой и так далее.

Но Римасомбату повезло, пожалуй, больше, чем следовало: замок Сабадка, а поэтому и город Римасомбат принадлежали очень знатному роду — Ракоци. А семейство это было такое беспокойное, что никак не могло ужиться на одном месте.

Но в те времена город Римасомбат внешне мало чем отличался от большой деревни: низенькие, в два окна, домишки под камышовыми или соломенными кровлями, и в этих лачугах уже и тогда в страшной тесноте трудились многочисленные кожевники, сукновалы, красильщики, гончары и прочий мастеровой люд. Правда, об их ремеслах в то время узнавали не по виду — тогда в городах еще не было ни вывесок, ни надписей, ни витрин, — а по запаху. Пока Гёргей с Престоном ехали по Римасомбату, их повсюду сопровождали запахи: то терпкий запах дубильного раствора — значит, поблизости живет кожевник, то дразнящий чесночный запах колбас и холодца — стало быть, миновали дом мясника, а когда Гёргей воскликнул: «Ради бога, Престон, погоняй, не то я задохнусь!» — было ясно как день, что повозка приблизилась ко двору, где льют сальные свечи, и тут, уж и правда, покрепче зажимай нос. Оттуда выберешься на улицу, где из распахнутых окон несет клейстером (признак того, что здесь трудится сапожник со своими подмастерьями), и испытываешь необыкновенное облегчение.

Так было по всему городу, из конца в конец: разные запахи — разные ремесла.