Том 6. Я пришел дать вам волю

– А вишь, коноплю-то, до того как в мялки пустить, ее сперва на кругу конями топчут: самую свежую-то, крепкую-то – кострыгу выламывают. Разложут на кругу – от так от высотой, – «патриарх» показал рукой от земли, – связывают трех коней, и стоит посередке парнишка и погоняет их. Они и ходют по кругу мнут копытьями-то, ломают кострыгу... Так одну закладку до полдня, а то и больше топчут. Переворачивают аккуратно, чтоб не спутать, и толкут дальше. Я говорю поместнику: «Давай я тебе тоже до обеда всю закладку отомну. А ты мне за это – полведра сиухи и полотна на штаны и рубаху». – «Давай, – говорит. – Выдюжишь?» «Это, – говорю, – не твоя забота. Ты лучше готовь сиуху и холста на одежу». Но был у меня, правда, ишо один уговор с поместником: вокруг будут стоять молодые бабенки и прихлопывать мне, подпевать. И какой-нибудь дед с дудкой. «Ладно», – говорит.

Выстрогал я себе деревянные колодки на ноги, обул их на онучки... Дед Кудряш, мы его за лысину так звали, заиграл мне под пляску, а девки и бабы подпевать стали да в ладошки прихлопывать. И пошел я – в колодках-то этих – по конопле плясака давать. Эх!.. Да с присвистом, с песенками разными... Девки ухи затыкают, а самим послушать охота, а то я их не знаю. И поместник тут же стоит, хохочет. Солнышко уж высоко поднялось, а я все наплясываю. «Может, – говорит, – сиухи маленько?» – поместник-то. «Нет, мол, уговора такого не было». А мне сиуху-то жалко: выпьешь, а она враз вся потом выйдет. Думаю, я ее лучше вечерком в холодке оглушу: пляшу. С меня пот градом... Рубаху скинул, пляшу. Передохнул, пока коноплю переворачивали, и опять. Так до обеда всю ее перемял. Даже маленько раньше.

Степан задумчиво слушал «патриарха». Под конец рассказа невпопад сказал:

– Ну... Можеть, и так... А?

«Патриарх», сообразив, что атаману не до его рассказов, а какие-то вредные думы одолели, тяжко хлопнул его по спине:

– Не кручинься, атаман. Вон как все ладно! А ты нос повесил. Чего?

– Так, отче... Ничего. – Степан помолчал... Поглядел на «патриарха», усмехнулся: – Смешно ты кормился... на базарах-то. Надо же додуматься!

Баню «патриарх» накалил так, что дышать было больно – обжигало рот.

– Ты с ума сошел! – воскликнул Степан, выпячиваясь задом из бани, в предбанник. – Мы окочуримся тут к черту. Как она ишо не спыхнула?..

– Ну, пережди маленько, – посоветовал старый богатырь. – Пусть он отмякнет, жар-то, а то правда, горло дерет. Счас отмякнет! – он надел шапку, рукавицы и полез на карачках к полкý. – О-о!.. Драться начал! Ишь, гнет, ишь, гнет!..

Степан присел пока на порожек предбанника.

– Доберись до каменки, там сбоку кадушка с водой, зачерпни ковш – кинь на каменку! – крикнул «патриарх».

Степан нашарил кадушку, ковш около нее, зачерпнул полный ковш и плесканул на каменку. Каменка зло – с шипом, с треском – изрыгнула смертоносный жар. Степан выскочил опять из бани.

– Оставь дверь открытой! – заорал совсем теперь невидимый за паром «патриарх». И принялся там хлестать себя веником. Кряхтел, мычал, охал, ухал блаженно. – Вся скверна выйдет! Весь новый стану, еслив кожа не полопается!.. От-тана! От-тана! О-о!..

– Помрешь! – крикнул Степан. – Сердце треснет!

«Патриарх» слез с полкá, лег на полу – голова на пороге.

– Вот, батюшка атаман, так и выгоняют из себя всю нечистую силу. Это меня двуперстники научили, старцы. Бывал я у их в Керженце... Глянутся они мне, только не пьют.

– Сам-то к какой больше склоняесся: к старой, к новой? – спросил Степан. – Чего старцы-то говорят? Шибко клянут Никона?

– Клянут... – неопределенно как-то сказал старик. – Они много-то не говорят про это. А себя соблюдают шибко. О-о, тут они...

– А к какой сам-то ближе? Тоже к старой?

– К старой не могу – змия люблю зеленого. К новой... Я, по правде, не шибко разбираюсь: из-за чего у их там раскол-то вышел? Христос – один – для тех и для этих. А чего тада? В Христа я сам верую.

– А крестисся как?

– А никак. В уме. «Осподи, баслови» – и все. Христос так и учил: больше не надо. Не ошибесся. И тебе так советую.

Помолчали.

– Отче, ну-ка скажи мне, – заговорил Степан, – вот сял я на Москве царем. Ну... поднатужься, прикинь – так вышло. Сял. А тебя сделал правда патриархом...

«Патриарх» смотрел снизу удивленными глазами.

– Ну, и чего мы с тобой будем делать? – спросил он.

– Это я спрашиваю: чего будем делать?

«Патриарх» задумался. Усмехнулся. Покачал головой:

– Как я ни дуйся, а патриархом... Ты что, батька? Я скорей... Да нет, как я ни кажилься, а такой думы не одолеть.

– Да ну, – обозлился Степан, – не совсем же уж ты в сук-то вырос! Ну, подумай шутейно: стали мы – я царем, ты патриархом. Что делать станем?

– Хм... Править станем.

– Как?

– По совести.

– Да ведь и все вроде – по совести. И бояры вон – тоже по совести, говорят.

– Они говорят, а мы б делали. Я уж не знаю, какой ба из меня патриарх вышел, никакой, но из тебя, батька, царь выйдет. Это я тебе могу заране сказать.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю... Я мужика знаю, сам мужик, знаю, какой нам царь нужен.

– Какой же?

– А мужицкий.