Том 6. Я пришел дать вам волю

– Ну и пусть хлебают теперь. Совсем сдурели: цену на вино завысить! Они что?.. Это и – раздевать средь бела дня станут, а тут все молчи?

– Хотели, видно, от греха отвести...

– Отвели... Да надо, Иван, и начинать: чего томиться-то?

– Да не время! – раздраженно воскликнул Иван.

– Да пошто не время-то?! – тоже горячо и громко спросил Федор. – Пошто?! Самое время и есть: какое тебе ишо время? Теперь уж – сказано, скрытничать нечего. Вот тем и шумнем к себе, что здесь повоюем. Я думаю, он к этому и гнет. И хорошо делает.

Степан ворвался с оравой в церковь.

Поп, стоявший у царских врат, выставил вперед себя крест.

– Свят, свят, свят... Вы куда? Вы чего?..

– Где Унковский? – громко зазвучал под сводами церкви голос Степана. – Где ты его прячешь, мерин гривастый?!

– Нету его тут, окститесь, ради Христа!.. Никого тут нету! – поп был большой, и нельзя сказать, чтобы он насмерть перепугался.

Казаки разбежались по церкви в поисках воеводы.

Степан подступил к попу:

– Где Унковский?

– Не знаю я... Нету здесь. Стал бы я его прятать, на кой ляд он мне нужен! У меня у самого с Унковским раздор...

– Врешь! – Степан сгреб попа за длинные волосы, мотнул их на кулак, занес саблю. – Говори! Или гриве твоей конец!..

Поп брякнулся на колени, воздел кверху руки и заорал благим и дурашливым, как показалось Степану, голосом:

– Матерь пресвятая! Богородица!.. Ты глянь вниз: что они тут учинили, охальники! В храме-то!..

Степан удивленно уставился на попа:

– Ты никак пьяный, отче?

– Отпусти власья! – поп дернулся, но Степан крепко держал гриву. – Илья-пророк! – пуще прежнего заблажил поп. – Пусти на Стеньку Разина стрелу каленую!.. Пошли две! Ну, Стенька!.. – поп зло и обещающе глянул на Степана, смолк и стал ждать.

Степан крепче замотал на кулак волосы попа.

– Пусть больше шлет! – его увлекла эта поповская игра в стрелы: охота стало понять, правда, что ли, он верит в них?

– Илья, – дюжину!!! – густо, со всей силой заорал поп.

– A-а... Ну? Где стрелы? Сам ведь не веришь, а пужаешь... Только пужать умеете! Все пужают, кому не лень!.. – Степан тоже обозлился на попа и не заметил, как крепче того крутнул его «власья».

– Илюха!.. Пусти, Стенька, распро... – поп загнул такой складный мат, какому позавидовал бы любой подвыпивший донец. – Пусти, страмец!.. А то прокляну тут же, в храме!..

Казаки бросили искать воеводу, обступили атамана с попом.

Степан отпустил попа.

– Чего ж твой Илюха? Ни одной не пустил...

– Откуда я знаю? Не сразу и бывает все, не торопись... И не гневи Бога зазря, и сам не пужай – никто тебя не боится.

– А чего заблажил-то так?

– Заблажишь... Саблю поднял, чертяка, – я же не пужало бессловесное. А ты бы не заорал?

– Был воевода?

– Нет.

– Куда же он побежал? Куда ему, окромя церкви, бежать? Был?

– Нет, святой истинный крест, не был. Сказал бы...

Степан пошел из церкви. Он еще не вовсе остыл, еще кого-нибудь бы вогнал в страх смертный. Очень уж обидным ему казался этот начальственный сговор воевод насчет вина. Гляди-ка, просто-то как: велел один другому, и все, и уж тут рады стараться – до резни доведут, а будут исполнять.

На улице перед Степаном упала на колени старуха.

– Батюшка-атаман, пошто они его под замки взяли? Пошумел в кружале, так и сажать за то? Как же молодцу не пошуметь!..

– Кто пошумел?

– Сын мой, Ванька. Пошумел пьяный, и как теперь?.. Всех бы и сажали. – старуха плакала, но и сердилась вместе.

– В тюрьму посадили? – спросил Степан; старуха навела его на дельную мысль.

– В тюрьму. Да ишо клепают: государя лаял... Не лаял он! Он у меня смирный – будет он государя лаять!

– Кажи дорогу, – велел Степан, не слушая больше старуху. «Надо дело делать, а не бегать зря, – устыдил он себя. – И не заполошничать самому... с этим воеводой».

Он поостыл и действовать стал разумно и непреклонно: он умел – в минуту нужную – скомкать себя, как бороду в кулаке, так, что даже не верилось, что это он только что ходуном ходил. И даже когда он бывал пьян, он и тогда мог вдруг как бы вовсе отрезветь и так вскинуть глаза, так посмотреть, что многим не по себе становилось. Знающие есаулы, когда случался вселенский загул, старались упоить его до сшибачки, чтобы никаких неожиданностей не было. Но такому-то ему, как видно, больше и верили: знали, что он – ни в удаче, ни в погибели – не забудется, не ослабнет, не занесется так, что никого не видать... Какую, однако, надо нечеловеческую силу, чтобы вот так – ни на миг – не выпускать никого из-под своей воли и внимания, чтобы разом и думать и делать, и на ходу выпрямиться, и еще не показать смятения душевного... Конечно же, она вполне человеческая, эта его сила, просто был он прирожденный вожак, достаточно умный и сильный.