Том 6. Художественная проза

Оргия, коей я был невольным свидетелем, продолжалась до глубокой ночи. Наконец хмель начал одолевать собеседников. Пугачев задремал, сидя на своем месте; товарищи его встали и дали мне знак оставить его. Я вышел вместе с ними. Савельич стоял у ворот, держа наших лошадей. По распоряжению Хлопуши караульный отвел меня в приказную избу, где меня оставили с Савельичемвзаперти. Дядька был в таком изумлении при виде всего, что происходило, что не сделал мне никакого вопроса. Он улегся в темноте и долго вздыхал и охал, наконец захрапел, а я предался размышлениям, которые во всю ночь ни на одну минуту не дали мне задремать.

Среди рукописей сохранился набросок введенияк роману, писавшегося от лица автора записок:

Любезный внук мой Петруша!

Часто рассказывал я тебе некоторые происшествия моей жизни и замечал, что ты всегда слушал меня со вниманием, несмотря на то, что случалосьмне, может быть, в сотый раз пересказывать одно. На некоторые вопросы я никогда тебе не отвечал, обещая со временем удовлетворить твоему любопытству. Ныне решился я исполнить мое обещание. Начинаю для тебя свои записки, или лучше искреннюю исповедь, с полным уверением, что признания мои послужат к пользе твоей. Ты знаешь, что, несмотря на твои проказы, я всё полагаю, что в тебе прок будет, и главным тому доказательством почитаю сходство твоей молодости с моею. Конечно, твой батюшка никогда не причинял мне таких огорчений, какие терпели от тебя твои родители. Он всегда вел себя порядочно и добронравно, и всего бы лучше было, если б ты на него походил. Но ты уродился не в него, а в дедушку, и по-моему это еще не беда. Ты увидишь, что, завлеченный пылкостию моих страстей во многие заблуждения, находясь несколько раз в самых затруднительных обстоятельствах, я выплыл наконец и, слава богу, дожил до старости, заслужив и почтение моих ближних и добрых знакомых. То же пророчу и тебе, любезный Петруша, если сохранишь в сердце твоем два прекрасные качества, мною в тебе замеченные: доброту и благородство.

5 августа 1833. Черная речка.

Сохранился также следующий набросок предисловия:

Анекдот, служащий основанием повести, нами издаваемой, известен в Оренбургском краю.

Читателю легко будет распознать нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романические. А для нас это было бы излишним трудом. Мы решились написать сие предисловие с совсем другим намерением.

Несколько лет тому назад в одном из наших альманахов ^*напечатан был . . . . .

Гости съезжались на дачу…

Вместо «Мне хотелось бы… друг для друга» — в черновой рукописи:

— Мне хотелось бы влюбиться в П. ^*,— сказала Вольская.

— Какой вздор, — возразил Минский. — П. есть в свете такое же дурное подражание, как в своих стихах, лорду Байрону. Что вам кажется в нем оригинальным — ничтожно, как довольно посредственное подражание. Но вы ничего не читаете, а потому легко вас и ослепить затверженным . . . . .

После слов «не только иностранец, но и свой» первоначально следовало:

Между тем общество наше скучно для тех, которые не танцуют. Все чувствуют необходимость разговора общего, но где его взять, и кто захочет выступить первый на сцену? Кто-то предлагал нанимать на вечер разговорщика, как нанимают на маленькие балы этого бедного фортепьяниста.

На углу маленькой площади…

После слов «но еще прекрасная» в беловой рукописи зачеркнуто:

Изысканность и свежесть ее платья и головного убора противоречили ее томному и болезненному виду. Черные глаза, впалые и окруженные синевою, оживляли тонкие и правильные черты ее бледного лица.

После слов «Князь Яков давно умер» в черновой рукописи следовало:

Это брат его князь Павел, мерзавец отъявленный.

— А, знаю, тот, который тому лет пятнадцать получил пощечину и не дрался.

— Совсем нет, его просто побили палками.

— Не он ли женат, кажется, на Катерине Вронской?

— Ничуть нет: на дочери парикмахера, нажившего миллионы. Ужасная дура.

В беловой рукописи это место было сильно сокращено:

— А, тот, который получил когда-то пощечину и не дрался?

— Совсем нет, его били палкою… Всё это штуки его жены; я не имел счастья ей понравиться.

Затем и это было зачеркнуто.

После слов «Наглая дура» в беловом автографе зачеркнуто:

— Какие тонкие эпиграммы!

— Я за остроумием, слава богу, не гоняюсь.

— Признайся, Валериан: пренебрежение людей, которых ты презираешь, тебе гораздо менее досадно, нежели обманутая надежда увидеть на бале какую-нибудь новую красавицу…

Отрывок

Сохранился набросок, который Пушкин предполагал ввести в текст «отрывка»: