Том 6. Художественная проза

Но главною неприятностию почитал мой приятель приписывание множества чужих сочинений, как-то: эпитафия попу ^*покойного Курганова, четверостишие о женитьбе, в коем так остроумно сказано, что коли хочешь быть умен, учись, а коль хочешь быть в аду, женись, стихи на брак ^*, достойные пера Ивана Семеновича Баркова, начитавшегося Ламартина. Беспристрастные наши журналисты, которые обыкновенно не умеют отличить стихов Нахимова от стихов Баркова, укоряли его в безнравственности, отдавая полную справедливость их поэтическому достоинству и остроте.

Мы проводили вечер на даче…

Сохранились черновые наброски к стихотворной части повести:

Покорны ей земные боги,
Полны чудес ее чертоги,
В златых кадилах вечно там
Сирийский дышит фимиам;
Звучат тимпаны, флейты, лиры,
Блистают дивные кумиры,
Все земли, волны всех морей
Как дань несут наряды ей;
Она беспечно их меняет,
То в тирском золоте сияет,
То избирает фивских жен
Тяжелый пурпурный хитон,
То звероловицей Дианой,
Как идол стройной и румяной,
В садах является она,
И с ног и с плеч обнажена;
Порой вдоль . . . . .Нила
Под сенью рдяного ветрила
Она в триреме золотой
Плывет Кипридою; порой
Она, томясь тоскою, бродит
В своих садах; она заходит
В покои тайные дворца,
Где ключ угрюмого скопца
Хранит невольников прекрасных
И юношей стыдливо страстных
. . . . . . . . . . . .
И кто еще, о боги, мог
Переступить ее порог,
Войти в волшебные палаты
И таинства ее ночей
Уразуметь в душе своей
. . . . . . . . . . . .

Путешествие в Арзрум

Печатая «Путешествие в Арзрум», Пушкин отбросил начало предисловия, которое в беловой рукописи читается так:

Сии записки, будучи занимательны только для весьма немногих, никогда не были бы напечатаны, если б к тому не побудила меня особая причина. Прошу позволение объяснить ее и для того войти в подробности очень неважные, ибо они касаются одного меня.

В 1829 году отправился я на Кавказские воды. В таком близком расстоянии от Тифлиса мне захотелось туда съездить для свидания с братом и с некоторыми из моих приятелей. Приехав в Тифлис, я уже никого из них не нашел. Армия выступила в поход. Желание видеть войну и сторону мало известную побудило меня просить у е. с. графа Паскевича-Эриванского позволение приехать в Армию. Таким образом видел я блистательный поход, увенчанный взятием Арзрума.

Журналисты как-то о том проведали. В политической газете побранили меня не на шутку за то, что по возвращении моем напечатал я стихотворение, не относившееся ко взятию Арзрума. [13]Зная, что публика столь же мало заботится о моих путешествиях, как и о требованиях рецензентов, я не стал оправдываться. Но обвинение важнейшее заставляет меня прервать молчание. [14]

В путевых записках 1829 г., положенных в основу «Путешествия в Арзрум», вместо «Наконец увидел я … путешествовать вместе»:

Смотря на маневры ямщиков, я со скуки пародировал американца Купера в его описаниях морских эволюций. Наконец воронежские степи оживили мое путешествие. Я свободно покатился по зеленой равнине и благополучно прибыл в Новочеркасск, где нашел графа Вл. Пушкина, также едущего в Тифлис. Я сердечно ему обрадовался, и мы поехали вместе. Он едет в огромной бричке. Это род укрепленного местечка; мы ее прозвали Отрадною. В северной ее части хранятся вина и съестные припасы, в южной — книги, мундиры, шляпы и проч. и проч. С западной и восточной стороны она защищена ружьями, пистолетами, мушкетонами, саблями и проч. На каждой станции выгружается часть северных запасов, и таким образом мы проводим время как нельзя лучше.

Эпизод с посещением калмыцкой кибитки в путевых записках читается в следующей редакции:

Кочующие кибитки полудиких племен начинают появляться, оживляя необозримую однообразность степи. Разные народы разные каши варят ^*. Калмыки располагаются около станционных хат. Татары пасут своих вельблюдов, и мы дружески навещаем наших дальних соотечественников.