Том 6. Лимонарь

Брунцвика читала Московская Русь XVII в. и Петровская Россия XVIII века — читали не по-нашему, глухо и немо пробегая глазами, читали всем ртом: и брови ходят и уши в работе. И в XIX-м нашелся любитель — верный глаз! — переделал Брунцвика в сказку: сказка «о Игнатье царевиче и Суворе невидимке-мужичке». Сборник «Лекарство от задумчивости и бессонницы».

1949—1950

ТРИСТАН И ИСОЛЬДА. БОВА КОРОЛЕВИЧ

ТРИСТАН И ИСОЛЬДА {*}

ПРЕДИСЛОВИЕ

Все красное — прекрасно,

все новое — бело,

все, что лежит повыше — желанно,

все привычное — горько,

все недоступное — превосходно,

все известное — презренно.

Эти истины и мои неправдашние сны — пути моей мысли, когда я задумал по старым сказкам сложить свою о разлученной в жизни неразлучной любви.

Читаю старинные тексты XII в.: французский, итальянский и русский (XVI в.) из книги Веселовского: Из истории романа и повести. СПб. 1888, вып. 2. И конечно современный текст гимнографа (сладкопевца) Бедье. Но душой моих домыслов о Тристане и Исольде будут Ирландские повести (саги), Academia, 1920. Перевод и примечания А. А. Смирнова.

Я и огамом научился писать — кельтское начертание букв — бровки и реснички по ребрам вертикальной (V в. до н. э.).

После философской прорезающей музыки Рихарда Вагнера, какая еще музыка, не перекричишь. Но раз взялся за дуду, дуди и не обращай внимания. Тени Тристана и Исольды сами выговорятся музыкой, не зря же я их вызвал мучить мою немирную душу.

«Неразлучные до жизни — разлучены в жизни — неразлучны в смерти», говорят Друиды: они знают о бывшем и про будущее. Или для утешения выдумано это «неразлучны», надо же как-то осмыслить судьбу Тристана и Исольды, оправдать неутешное мировой «бессмыслицы»и «безобразия» — музыкальным. Порядок, тишь — и — благодать беззвучны. Моя музыка — безответное, ни за что, ни зачем, мое мучительное терпение.

20-III-1953. Париж.

ЕЛИАБЕЛЛА

Было так, судьба: не дано ему видеть отца, а мать — хранит в своем печальном имени Тристан.

Об отце со слов своего воспитателя Говерналя. О матери от него же. Много знать печаль, Тристан очень много узнает. Мудрый наставник Говерналь выдумывал по-своему и «привирал», как скажут о нем Беруль и Тома, они хранят древнюю кельтскую легенду с подкраской французским двенадцатым веком.

О любви — тут он прошел все углы моря — было ему за любовь, и любимое: феи, чары, ведуны, ирландские повести и учитель Мерлин. Первый навык Тристана направить себе руку не «огамом» кельтской по дереву резьбой, а по-нашему, пропись:

«Что более воды? — Ветер.
Что больше ветра? — Гора.
Что более горы? — Человек.
Что больше человека? — Хмель.
Что лютее хмеля? — Сон.
Что крепче сна? — Любовь».

Смолоду им повелевало одно желание, или ему убить или пусть его убьют, — отчаянная голова и пропадное сердце. Но когда он увидел ее — он вошел незаметно, были сумерки и никого — она читала и свет от ее лица освещал ей книгу: Елиабелла — Белоснежка! — он забыл все на свете: восторг осветил его душу, одна и нераздельно, это единственное имя Елиабелла, она вошла в его мысли, подмысли и в самое поддонное — прамысли.

Говерналь рыцарь королевы Елиабеллы.

* * *

Их было три брата — Мелеад в Елинасе, Марк и младший Перль в Корнуале.