Том 6. Лимонарь

С Бовой пошел Териз: он все еще не был уверен: Бова это или Додон. Все решит баня, у Бовы, как бывает родимое пятно, была одна «выдающаяся» особенность, с детства запомнил Териз.

И когда вернувшись из бани, Териз шепнул матери, во дворце все ожило: сомнений не было: Бова.

Бова смеялся:

— Вообразить себе Додона! Да ведь я один въехал в город. Подумайте какое же вторжение — без войска, даже без свиты.

Вечером на балконе пили чай. Бова в чистой малиновой сорочке, Синибалда королем в чьей-то мифической музейной короне — короля Галацо. И Териз. Разливала чай Джиаконда. Разговор не прерывался: не Бова, говорил Синибалда о своем заветном — не о мести Додону, а сравнительная грамматика.

Териз, показывая на Бову, торжественно объявил с балкона о прибытии в Сумин королевича и что опасаться нечего.

— Бова королевич освободит Сумин — прогонит из Антона — насильника, вора и мерзавца Додона.

Улицы зашумели — жизнь восстановилась. Все были очень довольны, и только ссорились, обвиняя друг друга: кто первый поднял тревогу — пустил слух о Додоне. Лес очищался, трубы задымились.

2

В Сумине Бова собрал войско. И с войском выступил освобождать родной город Антон.

А Друзиана не погибла, как думал Бова: Друзиана дошла до моря и там ее и детей приняли на корабль, и жила она в Рагильском государстве у царя Салтана, никем не узнанная: жизнь ее была трудная: прачка — ходила по домам на большую стирку и брала себе на дом стирать.

Бова ничего не знает, похоронил Друзиану, а с Друзианой свое счастье. Ему не о ком думать и некого ждать. Место освободилось. И все его мысли перешли на отца, убитого Додоном. Ненависть к Додону и к матери заполнили его пустыню. Только и жил он местью — огонь, который грел и держал его на ногах.

Бова на своем Ронделло шел в войске Синибалды мстить Додону. Под городом встретит суминцев войско Додона. И начался «кровопролитный» бой.

Всем в глаза два всадника: и про того и про другого говорили, что это Бова, а другие, что это Додон — так они были похожи. И только одежда отличала их: Бова в малиновом, Додон в голубом.

Бова узнал Додона и погнался. Додон не мог Бову вспомнить, но был поражен: лицо Бовы он где-то видел и эти глаза — Брандория глядела, но не с любовью, необычно, и безотчетно тревога охватила его.

Малиновое и голубое замелькали на разных концах, дразня друг друга и не сливаясь. Но столкновение неизбежно.

Бова нагнал Додона — малиновый и голубой слились. И выблеснул один рогатый меч.

Бова или Додон.

С рассеченной головой упал Додон — и все залило — один малиновый цвет.

Битва между войсками не могла продолжаться. Застлало глаза. Войско Додона затворилось в Антоне. Войско Синибалды отошло с Бовой в Сумин.

3

Со всего Антона были призваны врачи: они сделали все, что было в их науке, но больному легче не стало. И они отказались.

И было объявлено — за короля распоряжался его брат Дан-Альбрига — что всякий, кто знает или слышал, как лечить от головной боли, пусть явится к больному королю: свободный вход во дворец и обещана награда.

Додон очень мучился.

И было бы не преступлением отравить его — окончить ядом страдания человека. Но кто решится расправиться с чужой жизнью? Если найдется хоть один человек, для кого эта жизнь дороже своей: для Додона таким человеком была Брандория.

Бова и Териз, выкрасились, черные, в наряде халдейских магов, беспрепятственно вошли в Антон. И их привели к королю.

Бова осмотрел рану — глубину своего тяжкого кладенца. Разбереженный Додон раскрыл глаза — в их мути плыла последняя и с болью по- детски выговорилось: «спасите!».

— Тебя спасет тот, кто тебя ранил, сказал Бова, обнажил меч, приноровился и с силой ударил поперек.

Отсеченная голова подскочила на подушке и спокойно улеглась: правый глаз залило кровью, а левый остановился ожидая: «спасите!». — Из раскрытого рта черная полоска, а губы вздрагивали на огонек — в руках Териза полыхала свечка. И оба от неожиданности отшатнулись, — туловище без головы, вдрыгнув, подбросилось, а ноги, сбивая одеяло, пустились бежать, и левая, переметнув правую, крепко ударила Бову в грудь.

С остервенением Бова подсунул руку под подушку и мокрую, как дыню, гадливо выпростал отсеченную голову.

На столе на серебряном блюде ваза: синие розы — «мать». Териз выдернул блюдо и Бова шлепнул голову и синим прикрыл сочившийся рот — «поцелуй!».

Подняв над головой блюдо, он вышел. Ему памятно, какими комнатами из комнаты отца к матери.

Он шел отплевывая — с блюда капало на него и на пол. Вслед шел Териз со свечой.

В дверях Ричард, крестом раскинув руки загораживая, Бова отшвырнул бы его ногой, но дверь раскрылась — и Бова узнал мать.

С какой ненавистью встретил он льющуюся синь ее прорубленных изнывших глаз.

Брандория уронила платок.

И как однажды с блюдом печеных яблок перед Друзианой, он стал на колени, держа перед собой блюдо — голову врага. И мать, как Друзиана — она узнала сына под безобразящей краской — и поцеловала его.

И этот поцелуй был ему, как приторный крысиный яд. Он срыву поднялся и шваркнул к ногам матери кишащее ржавью блюдо.