Возможно, есть здесь — и музыка Молчания.
Не хочется подробно говорить о том, что есть и «неслышные» произведения больших писателей (а-музыкальны… похоже, что также — а-поэтичны).
Есть и «просто мыслительная» ангажированность, искушаемость —
быть
может
как у монаха — обманчива
ты —
как благодать во молящегося
(долго без слов)
тихо войдет
стихотворение
— …
Композиторы, говоря, рисуют руками в воздухе (видят —
Гельдерлин в последних стихах: «Я многое еще мог бы сказать». Лучше уж — так.
Странно, в юности мы более лаконичны. Как будто первопроявленные, свеже-весомые наши
Эти стены и своды — пелись, их — ввысь — распластывало — пение духа (пронизывая и «математику»), — «в современности» бродим — с этим странным «звучанием», словно укрывая его — плащами (толпы — таких людей), какие мы — «не простые»; грусть, вечер; город.
В церковном хоре один из певчих вошел в раж. Отец Т. схватил его за чуб и стал трясти: «Ишь, заливается! Замолчи, —
Пожалуй, и мы — иногда — слишком «заливаемся» очень уж «нашими» акафистами.
Столб — полевой — дорожный. В нем — «весь мир». Земля-и-Небо, зимы, осени, весны. Все плачи и говоры — ветра. «Поэма» — там, в ночи, — среди поля.
В искусстве любое «post» — многоговорение.
Лагерные стихи поэта В.М. В них — забота о близких (и, шире, — о далеком малом народе) — без «разбирательства» с насильниками. Может быть, действительно, лучше так? «По-крестьянски». Реакция на беду: не «голосить» слишком, лучше — затопить печь, накормить детей.
Чем проклинать этот мир и людей, лучше — молчать.
И мама моя молчит (мне — года четыре): меня — наказывая. Уже — властно (и бессознательно) — воздвигая — будущее свое: отсутствие? — не так ли?.. — (Я — бьюсь, в траве, без нее. Давно.)
Опять — шорохи-и-шуршания. Это — брат мой.
(Во сне приходит один и тот же человек и говорит, что он, брат мой, не умер.)
На шубе его — мельничная пыль. И — иней за окном, на деревьях.
Грубо сколоченный стол. Хлеб, пиво. И — слов не помню.
Лишь — тепло блаженства, — как «ореол».
И написал бы — только одно: «Памяти — Сиянья лица»
«Я в долгу перед вами, багдадские небеса» (да, — Маяковский). Скоро последует — выстрел. И эти небеса оказываются —
И —
Ты?.. — из тихо-уходящих собак. (Это ведь была — твоя шутка: «Поэты — это говорящие собаки, от других собак они ничем иным не отличаются».)
А до этого — все дальше — в снега. В голое нищенство. Как мало было нужно вещей. Чуть больше — рук. Стихотворение… — все это немногое, все более — без нас — Мир.
Меня стадо подводить «пение слов». Часто вспоминаю одну строку Гюнтера Айха: «Этот красный гвоздь не переживет зимы». Дай Бог, — говорю я себе, — заскрипеть, как ржавое железо, дай — «жесткой» старости, — точности — необходимейших слов.
Лицо
полное — горя.
Горе — там — «в доньях» лица — окружает поля. Исчезают горы, дороги.
В пятна
стираются изгороди. Селения.
Вспыхивают лучи как в тумане.
Лицо
(это «райская» — «моя» — Армения)
полное
горя.
Молчание.
Недоговаривание — страшнее молчания. «Тот ли Ты?» — спрашивает Иоанн. Вместо прямого ответа — намеки.
И — возроди связь: с полем и Солнцем (о, Утреннее — сырое, словно в поту!), с травами и деревьями (о, капли дождевые — в шершавой коре! — легкая дрожь по спине). Неважно, какое будет
А все-таки, Ты… — всем нам — Молчал. Запустил — нам — наши слова, — как «автономность».
Тишина и молчанье (в поэзии) — не одно и то же.
Молчание — тишина с «содержанием», — нашим.
Есть ли «другое» молчанье?
«Небытия — нет, Бог не стал бы заниматься такой чепухой», — говорит русский богослов Владимир Лосский.
Это — о «не-нашем» Молчании. «В том числе», и о тишине — с молчаньем — ушедших. Все — естствует.
И — не будем делать предположения — о чем-то «совсем ином».
и — при виде
этого оживления
очень бедного изуродованного деревца
в берлинском скверике
вдруг
начинает работать душа
будто уносится
в Россию
Вдруг показалось, что августовская эта прохлада больше подошла — для прощанья с тобою. (Она, эта прохлада, будто веяла-говорила — тобою-успокоившейся.)
И — спросят: даже
И возникает понятие: «Мастерство — Молчания».