Том 6. Обрыв. Части 3-5

– Да, да, – шептала она, – я не пойду. Зачем он зовет! ужели в эти дни совершился переворот?.. Нет, нет, не может быть, чтобы он…

Она стала на пороге часовни на колени, закрыла руками лицо и замерла неподвижно. Райский тихо подошел к ней сзади.

– Не ходи, Вера… – шептал он.

Она вздрогнула, но глядела напряженно на образ: глаза его смотрели задумчиво, бесстрастно. Ни одного луча не светилось в них, ни призыва, ни надежды, ни опоры. Она с ужасом выпрямилась, медленно вставая с колен; Бориса она будто не замечала.

Раздался другой выстрел. Она стремительно бросилась по лугу к обрыву.

«Что, ежели он возвращается… если моя „правда“ взяла верх? Иначе зачем зовет?.. О боже!» – думала она, стремясь на выстрел.

– Вера! Вера! – в ужасе говорил Райский, протягивая ей руки, чтоб ей помешать.

Она, не глядя на него, своей рукой устранила его руки и, едва касаясь ногами травы, понеслась по лугу, не оглянулась назад и скрылась за деревьями сада, в аллее, ведущей к обрыву.

Райский онемел на месте.

«Что это, тайна роковая или страсть? – спрашивал он, – или и то, и другое?»

III

Вера вечером пришла к ужину, угрюмая, попросила молока, с жадностью выпила стакан и ни с кем не сказала ни слова.

– Что ты такая скучная, Верочка, здорова ли? – спросила бабушка сухо.

– Да, я не смел вас спросить об этом, – вежливо вмешался Тит Никоныч, – но с некоторых пор (при этом Вера сделала движение плечами) нельзя не заметить, что вы, Вера Васильевна, изменились… как будто похудели… и бледны немножко… Это к вам очень, очень идет, – любезно прибавил он, – но при этом надо обращать внимание на то, не суть ли это признаки болезни?..

– Да у меня зубы немного болят, – нехотя отвечала Вера. – Это скоро пройдет…

Бабушка глядела в сторону и грустно молчала. Райский, держа двумя средними пальцами вилку, задумчиво ударял ею по тарелке. Он тоже ничего не ел и угрюмо молчал. Только Марфенька с Викентьевым ели все, что подавали, и безумолку болтали.

– Что вы этому шарику пожелаете? – спрашивала Марфенька.

– Крысу за пазуху! – без запинки отвечал Викентьев.

– Что вы это! Я бабушке загадала…

И оба старались задушить неистовый хохот, справившись с которым, Марфенька рассердилась на своего жениха «за дерзость» против бабушки.

– Позвольте посоветовать вам, Вера Васильевна, – начал Тит Никоныч, отвечая на возражение Веры, – не пренебрегать здоровьем. Теперь август, вечера становятся сыры. Вы делаете продолжительные прогулки – это прекрасно, ничто так не поддерживает здоровья, как свежий воздух и моцион. Но при этом отнюдь не должно позволять себе выходить по вечерам с открытой головой, а равно и без ботинок на толстой подошве. Особенно дамам при нежной комплексии… Всего лучше при этом брать с собой косыночку теплую… Я видел, только что привезли модные, из легкого козьего пуха… Я уже приобрел три… вам, Татьяне Марковне и Марфе Васильевне… но без вашего позволения не смел представить…

Бабушка с ласковой грустью кивнула ему головой, Вера старалась улыбнуться, а Марфенька без церемонии сказала:

– Ах, какой вы добрый, Тит Никоныч! после ужина я поцелую вас: вы позволите?

– Я не позволю, я ревнив! – сказал Викентьев.

– Вас не спросят! – отвечала Марфенька.

Тит Никоныч заливался застенчивым смехом.

– К вашим услугам, Марфа Васильевна!.. сочту себя счастливым… – приговаривал он. – Какая отменная девица! – вполголоса добавил он, обращаясь к Райскому, – это распускающаяся, так сказать, роза на стебельке, до коей даже дыхание ветерка не смеет коснуться!

И чмокнул умиленно губами.

«Да, правда, роза в полном блеске! – подумал Райский со вздохом, – а та – как лилия, „до коей“ уже, кажется, касается не ветерок, а ураган».

Он глядел на Веру. Она встала, поцеловала руку у бабушки, вместо поклона взглядом простилась с остальными и вышла.

И другие встали из-за стола. Марфенька подбежала к Титу Никонычу и исполнила свое намерение.

– Нельзя ли прислать косыночку завтра? – шептала она ему, – мы утром с Николаем Андреичем на Волгу уйдем… она понадобится…

– С полным моим удовольствием!.. – говорил Тит Никоныч, шаркая, – сам завезу…

Она еще поцеловала его в лоб и бросилась к бабушке.

– Ничего, ничего, бабушка! – говорила она, заминая вопрос Татьяны Марковны о том, «что она там шепчет Титу Никонычу?» Но не замяла.

Тит Никоныч не мог солгать Татьяне Марковне и, смягчая, извиняя всячески просьбу Марфеньки, передал бабушке.

– Попрошайка! – упрекнула ее Татьяна Марковна, – иди спать – поздно! А вам, Николай Андреич, домой пора. С богом, покойной ночи!

– Я вас завезу – по обыкновению: у меня дрожки, – сказал любезно Тит Никоныч.

Едва Вера вышла, Райский ускользнул вслед за ней и тихо шел сзади. Она подошла к роще, постояла над обрывом, глядя в темную бездну леса, лежащую у ее ног, потом завернулась в мантилью и села на свою скамью.

Райский издали дал знать о себе кашлем и подошел к ней.

– Я посижу с тобой, Вера, – сказал он, – можно?

Она молча отодвинулась, чтоб дать ему место.

– Ты очень печальна, ты страдаешь!

– Зубы болят… – отвечала она.

– Нет, не зубы – ты вся болишь; скажи мне… что у тебя? Поделись горем со мной…