Том 6. Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

В получасе от Констанцы останавливаемся в селе, где пять русских скопческих домов: хотим с доктором лошадей посмотреть у скопца, прицениться; военная реквизиция забрала в имении лучших лошадей, а теперь вот Козленко в Констанце одну только нашел, слабосильную, а что сталось с остальными, неизвестно. Рассказывают, что офицеры при демобилизации покидали своих плохих коней и выбирали себе из реквизированных, которые получше. У околицы встречает нас старший из трех братьев-скопцов, ведущих совместное хозяйство; ему лет 35, большой и обрюзгший, а с лица подросток. Подсаживается в тресуру.

— Все, господин доктор, в городу были, дела ломали, — говорит он, намекая на политическую деятельность доктора. — Да надо же кому-нибудь! Я не хочу, он не хочет, да и все мы не захотим, так я полагаю, что кому-нибудь же надо. Правильно я говорю или нет?

Идем сразу в загон глядеть лошадей. Козленко смотрит со страстью, он лошадям друг преданный.

— Вот эти першероны вчерась из реквизиции повернулись, а ничего, гладкие. Хвосты им только для чего-сь поотрезали, ироды, совсем оконфузили лошадей.

Скопец заламывает за лошадей фантастические цены и заодно уж предлагает откупить у него тресуру. Идем к нему в беседку чай пить. Подсаживаются два младших брата, неопределенного возраста, от 18-ти до 30-ти лет, а позже приходит и дядя, робкий старик, видно, победнее. На стол все ставят сами мужики; бледные, облезлые бабы дальше порога не высовываются. Разговор идет неопределенный, любезный, чайный.

— Ваня, а Ваня, — кричит старший хозяин Козленке, — иди и ты с нами чай пить!

— Не хочу, спасибо…

— Да иди, ничего!..

— Не хочу, я его в Констанце еще поутру пил и вчерась пил. Не хочу боле.

— Золотой у вас Ваня человек, господин доктор, — говорит умиленно «дядя». — Таких работников нету. Как у вас лошадь пала — плакал. Чего, говорю, плачешь, — не твоя? Да как же, говорит, жалко… Когда один в обрат едет, всегда шагом. Такой милован до лошадей, уж такой милован, другого такого не найти. А то вот у нас сосед цыгана в работники нанял, так беда, они на день двадцать разов дерутся… Уж он все боится: как бы, говорит, еще с ними криму (уголовщины) не вышло.

— А не скучно вам на чужой стороне? — спрашиваю хозяев.

— Да с чего, господин, скучать, — привыкли. Работаем свою обязанность, вот и все. А и поскучаешь, ничего не поделаешь. Это будь у меня капиталы, поехал бы, может, зимой со скуки в страйнатате (за границу). А без дивидентов нам скучать нельзя.

— Ну, да ведь вы не без деньжонок: тысяченок несколько у каждого припасено…

— А кто их мне дал, господин доктор, будем так говорить, — с явным раздражением в голосе возражает хозяин и затем продолжает отвечать на мой вопрос. — Об политике тоже зимой разговариваем. У нас тут на селе есть и молдаване, и греки, и турки, и болгары, и, например, армянин один был — весной помер, цыганы тоже есть, одним словом, всякого сословия народ. Соберемся промежду себя и говорим: все у нас есть амбассадоры, — турецкий, греческий, русский, армянский, — давайте иметь разговор про политику. Так и занимаемся.

— А как теперь, господин, в Расее? — спрашивает «дядя».

— Давно я из России…

— И вы давно, как и мы значит… Наши сюда недавно наезжали, из Сибири, они там прежде в ссылке были.

— Как же, как же, я ваших в Сибири много видал.

Слегка оживились.

— Видали?

— В 1900 году по реке Лене в одном с ними паузке десять суток плыли. Ваших душ сорок было. Потом они под Олекминском огородничеством занялись, хорошее хозяйство устроили, разжились…

— Так, так… А когда вышли им права из Сибири ворочаться, они огороды продали, в Расею приехали, там не выстроились, назад подались, а там уже нет ничего, так совсем и разорились, сюда к нам наведывались…

Кругом беседки яблони, груши, везде порядок. А скучно как-то, пресно, томительно. Чего-то не хватает. Жизни не хватает, детей не хватает, матерей не хватает. Лица отекшие и, несмотря на всяческую учтивость, неприятные.

— Да вы кушайте, пожалуйста, чай, кушайте! У нас расторгуевский, три рубля фунт. Сделайте милость, пейте еще!

Едем дальше. Бойко бегут лошадки, своего заводу, взращенные Козленкой, — он успел уже после 1905 году взрастить на румынской почве два лошадиных поколения.