Дормедонт. К Воскресенским воротам, за долги: беспременно-с ему сидеть, и долго сидеть. Я сам и исполнительный лист видел, и кормовые представлены; только маменьке не сказываю; что ее беспокоить!
Да и поделом ему! Конечно, по родству, жаль. Мы с вами, Людмила Герасимовна, станем навещать его — все-таки брат. Калачиков ему будем носить. Так ведь, Людмила Герасимовна? Ай, что такое? Маменька, Людмила Герасимовна умирает!
Действие третье
ЛИЦА:
Шаблова.
Николай.
Дормедонт.
Людмила.
Лебедкина.
Декорация та же.
Шаблова. Самовар-то весь выкипел. Ишь закатились! Да и то сказать, что им торопиться-то! Сидят проклажаются, едят стерлядей да шампанское пьют. Уж нечего сказать, Варвара Харитоновна пожить умеет, со вкусом женщина. Ну, а моему это на руку: замашки барские, деньжонок нет; а с ней-то и в коляске проедется, и сигару выкурит, развалясь, — будто и в самом деле помещик. А вот и они катят.
Людмила. Сделайте одолжение, Фелицата Антоновна, когда эта дама уедет, скажите мне: мне необходимо поговорить с Николаем Андреичем. Отдохну пойду, я так сегодня устала, много ходила.
Шаблова
Лебедкина. Пей сама, я пила уж.
Шаблова. Да нельзя же! Хоть одну чашечку.
Лебедкина. Погоди, Фелицата Антоновна, не мешай нам; у нас интересный разговор.
Шаблова. Ну, как угодно. Может, после выпьешь, я подожду.
Николай. Людмила Герасимовна дома?
Шаблова. Дома; да ничего, она отдохнуть легла.
Николай
Лебедкина. А я тебе на твоего сына жалуюсь, может помочь мне, а не хочет.
Шаблова. Что это ты в самом деле, Николай! Ты меня не стыди перед благодетельницей! Важность-то надобно оставить. Мы для Варвары Харитоновны всё должны… как рабы… не разбирая.
Николай. Хорошо, маменька, хорошо!
Шаблова. Да, кажись… да заставь она меня человека убить — убью для нее, право; а не то что малость какую.
Лебедкина. Полно, Фелицата Антоновна, я шучу.
Шаблова. Да какие шутки! Нет, уж он такой зародился, ничего-то для дому. У нас, матушка, у бедных людей, кто в дом несет, тот и радетель.
Николай. Прежде нужно честно добыть, да потом в дом и нести.
Шаблова. Нет-то мне ничего противней этой твоей философии. Когда твоей чести дождешься-то, а есть-то всякий день хочется; так уж честно ль, не честно ль, а в дом тащить ты обязан.
Лебедкина. Оставь нас на минуту, нам поговорить нужно.
Николай. Ух, пообедали же мы!
Лебедкина. А вы не засните!
Николай. Не мудрено.
Лебедкина. Ну, как же, как же, друг мой? Говорите! Проснитесь!
Николай. Вот вам мой совет: привозите деньги, завтра же привозите! Другого вам ничего не остается.
Лебедкина. Хорош совет! Покорно благодарю! Вдруг столько отдать…
Николай. Об чем тут толковать! Сейчас деньги, сейчас; тогда только я своим влиянием обещаю спасти вас от уголовного суда. Ведь вы сами говорили, что поручительство фальшивое.
Лебедкина. Ну, что ж такое! Если бы я попросила, муж никогда бы мне не отказал, значит, это все равно.
Николай. Да ведь вы не просили? Ведь подпись не его!
Лебедкина. Как вы странно рассуждаете! Как же он мог подписать, когда был в параличе!
Николай. А это подлог. Ведь за это знаете что бывает?
Лебедкина. Ах, да не пугайте! Я знаю, что за это очень нехорошо.
Николай. Так привозите деньги. Нет, так достаньте, займите за какие бы то ни было проценты.
Лебедкина. Ах, как не хочется…
Николай. Да ведь вы должны, ведь вы под этот документ брали деньги.
Лебедкина. Вот мило, какие резоны! Разумеется, брала. Да ведь уж я те деньги, которые брала, истратила, а теперь должна отдавать свои. Поймите вы меня!
Николай. Поверьте вы мне, что я вам предлагаю самое лучшее, что только возможно.
Лебедкина. Нет, вы меня не любите, оттого так и говорите. Это не самое лучшее. Я поверить не хочу, чтобы нельзя было уговорить стряпчего обмануть этого Дороднова. Взял бы половину, а за хлопоты вы разделите пополам.
Николай. Как вы хотите, чтоб я к честному человеку обратился с таким предложением! Как он посмотрит на меня? Что он мне скажет прямо в глаза?