Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар

Анна писала, когда пришел Кошкин, Андрей сидел около, отдыхая. Вернувшись, Анна стала продолжать писание, письмо Климентию Обухову, – в этот час Климентий уходил или ушел уже в ссылку, – прошлым рождеством Андрей ездил на свидание к нему в Екатеринбург. 4-го апреля прошлого года – в 1912-м – над рабочей Россией прогремели залпы Ленского расстрела. Это началось в той жестокой и иронической «случайности», которая вскрывает закономерности. В жилом бараке на Андреевском прииске жена рабочего Завалина увидела в своей кошелке вместо коровьего мяса, купленного в приисковой лавке, лошадиный половой орган, сунутый вместо мяса приказчиком из приисковой лавки. Был обеденный час, люди ели, – люди перестали есть, иных затошнило, – конина – и тухлая конина – оказалась во многих кошелках. Это стало началом «случайностей». Рабочий Онучин, взяв «мясо», пошел с ним по рабочим баракам. Кроме Андреевского прииска в тот же день остановились – Ильинский прииск, Александровский, Федосьевский, Утесистый, Ново-Васильевский, Нижний Стан, – стали Надеждинские мастерские, – через несколько часов стал Константиновский прииск. Бастовала, протестовала вся Ближняя Тайга. Рабочие писали требования по начальству – небольшие требования, – люди хотели жить, работать и есть по-человечески. Вспомнилось все. Вспомнились каждогодние осенние расчеты и «наемки» вновь, когда люди неделями ничего не получали, стоя у конторских окошек. Вспоминался одиннадцатичасовой рабочий день и «будилка», то есть хожалый, который поднимал рабочих на работу плетью. И штрафы. И карандаш управляющего Белозерова, когда «если хорошо очинён карандаш, хорошо запишет расценку, если сломан – ничего не запишет». И талоны, конечно, ибо только талонами и ни рублем денег – в приисковую лавку – расплачивалась администрация. И расчетные книжки, которых не было. И администраторское мордобитие, которое было. И женская доля, то, как семейных вообще не брали на работу, а если брали, то с условием, –

– Пришли-ка жену, мы на нее поглядим!.. И, если женщина была красивой, мужа брали на работу с тем, что жена будет ходить на постирушки к холостому начальству. Вспомнили жену рабочего Лежаева; беременная, она лежала в больнице; больная, она впала в бессознание; потерявшую пульс, ее снесли почему-то в ледник на лед; ночью на леднике она очнулась и родила, кричала, должно быть, не докричалась, завернула ребенка в свое платье, выбралась из ямы, доползла до двери; дверь была заперта; ее нашли утром замерзшей вместе с ребенком… Люди хотели человечески жить и работать не на штрафы, существовать без талонов и не есть падали… Администрация потребовала зачинщиков, чтоб их арестовать, – «зачинщиков» не выдали. Забастовка тянулась больше месяца. Министр торговли и промышленности телеграфировал 7-го марта командующему войсками Иркутского округа:

«…крупнейшее золотопромышленное предприятие, и для защиты желающих идти на работу, прошу ваше превосходительство, не признаете ли возможным озаботиться усилением воинской команды…»

Директор департамента полиции его превосходительство Белецкий телеграфировал начальнику иркутского жандармского управления:

«…предложите непосредственно ротмистру Трещенкову немедленно ликвидировать стачечный комитет…»

Стачечный комитет ленских рабочих состоял из ссыльных большевиков. Стачечный комитет был неуловим. «Желающих идти на работу» – не было. Русско-английское золотопромышленное общество «Лена-Гольд фи льде», хозяин приисков, хозяйничало уже не теми «патриархальными» способами, когда земский начальник Машкевич и пристав Левкоев пороли Алексея Николаевича Широких. Да и рабочие были не те. Телеграммы директора полиции Белецкого и его превосходительства министра Тимашева доказательств не требовали. Жандармский ротмистр Трещенков, «охранявший» рабочих на приисках, – 4-го апреля утром, когда рабочие шли с петицией ко вновь приехавшему прокурору, – отдал приказ – стрелять!.. Стреляли по безоружной толпе. Убили двести семьдесят человек. Ранили – двести пятьдесят. Ротмистр Тимашев издал приказ: