Том 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

Нет, пожалуй, и нужды, с обязательной в таких случаях ссылкой на Юрия Тынянова, сообщать читателю, что писатель, взявшийся за историческую тему, «начинает там, где кончается документ». У Никонова обозначенный момент порой доходит до процедурной обязательности психологического тренинга: в ответ на предполагаемые слова идут вполне мотивированные реакции.

Тем более, что критики уже успели «пощипать» текст этого никоновского романа именно за некоторое искажение отдельных фактов. В частности, особенно некорректной показалась придумка автора о якобы имевшей место в октябре 1939 года в только что отошедшем к СССР Львове встрече Сталина и Гитлера. Хотя понимаю, что истоки подобного допущения кроются вовсе не в желании как-то фальсифицировать историю, а в попытке проследить правду характеров: ну не могли, по Никонову, эти два мировых тирана не испытывать болезненного интереса друг к другу..

Мне куда как более сомнительным показалось «прочтение» в романе тех первых после гитлеровского нападения на Советский Союз дней, когда Сталин словно бы пропал куда-то, чувствуя за собой вину: «Кто тут., казол атпугцэныя? Кто? Канещно, я, товарыщ Сталин». Версия такова: да не прятался он, а план разгрома врага составлял. Только бы не надо тогда и сам план цитировать. Безосновательны и постоянные проговорки про якобы наличие у Сталина собственной разведки, которая, де, точно информировала его о ситуации в Стране Советов и за рубежом…

Писатель в «Стальных солдатах» сделал попытку анализа большевизма, понимаемого как опасный социальный недуг.

Отсюда рассмотрение больных проблем нашей имперской державности. От всякий раз принимающего гипертрофированную форму стремления того или иного лидера выстроить будущее страны по голой схеме, оказывающейся в конце концов химерой (кухарка, наученная управлять государством; человек — винтик государственной машины; коммунизм — через двадцать лет, etc). До нежелания очередных вождей в своих судьбоносных решениях считаться с людьми (не надличностной массой из прочитанных в университетах марксизма-ленинизма учебников истмата, не новопридуманным политтехнологами электоратом, а просто с реальными живыми человеками). Хотя, может быть, говорить надо не столько о нежелании, сколько о невозможности. Ведь констатировал же Виктор Ерофеев в своей недавней — 2004 года — книге с симптоматическим заглавием «Хороший Сталин», что «жертвоприносный» террор был не прихотью, а логикой выживания.

Только вот и вожди-то у нас, коль приглядеться, все больше малокомпетентны как управленцы и несимпатичны как личности. И так — увы! — на всем когда-то избранном пути — начиная с уже ушедших в небытие ленинцев-швондеров и кончая современными прозаику шариковыми.

При этом ежели такая свита играет короля, то последний и сам выглядит не лучшим образом.

Пусть Никонов в своем романе в силу каких-то своих человеческих симпатий, на которые, разумеется, как и любой из нас, имеет полное право, с заметной нарочитостью пытается как-то «утеплить» образ Сталина. И снабжает описание последнего бытовыми подробностям, идущими не столько от свидетельств очевидцев, сколько от себя самого, типа: «Хлеб был нарезан крупно, как он (Сталин. — Е. 3.) любил. <…> Булка резалась не вдоль, а поперек, и он всегда с охотой брал верхние половинки». И противопоставляет Сталину царедворцев-соратников, что можно объяснить желанием прозаика как-то развести по разным углам масштабную — с точки зрения всемирной истории — фигуру Иосифа Виссарионовича и тогдашний кремлевский миманс. «От циника-нищего до циника, главы государства, каким был, допустим, Сталин, — уточнит писатель в более позднем «Законе милосердия», — нет никакого расстояния, разница лишь в масштабе».

А может, писателю не хотелось в книге, с работой над которой он спешил, отвлекаться от вопросов, стратегических в отношении того самого кровавого рубежа — пресловутой красной черты: верным ли был исторический выбор? где была та точка бифуркации, откуда надо было повернуть? оправдана ли цена, которую народ заплатил за исторический «прогресс»? Вопросы — а их количество можно множить и множить — из настоящего к прошлому. Ради будущего.

Когда-то один из величайших мыслителей мира Бенедикт Спиноза высказался в том смысле, что на ладони у Бога все времена лежат рядом. Тезис, с которым нельзя не соглашаться, если берешь в руки исторический роман.

Только вот не всегда и не всякое совмещение времен дает осознание бытийных сущностей. Так в посвященном Спинозе и не без доли скандала прозвучавшем в момент своего появления стихотворении известного поэта Юрия Кузнецова философ помещает в банку нескольких пауков (сознательно не указываю их количество, чтобы не уйти в сторону — символика числа была важна для стихотворца, но излишня для нашего разговора):

…Собрал философ пауков
И в банку поместил их.
Друг друга жрали пауки.
Задумался философ,
Но были мысли далеки
От мировых вопросов…