Том 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

В контексте этого проведенного героем стихотворения исследовательского эксперимента постоянно ловишь себя на ощущении, что рассмотрение ближнего круга сталинского окружения незаметно сделалось для Николая Никонова наблюдениями за пауками — пусть собраны они не в банке, а в Кремле или на «ближней» Кунцевской даче, это скорее ситуация жука в муравейнике…

А методика таких наблюдений отработана прозаиком на развенчании «безудержно-наглого фанатика-болтуна» Ленина. При этом, согласно избранному Никоновым приему, низвержение с пьедесталов делается с двух позиций: «от автора», то есть глазами человека (обыграем название известной книги) близкого к симоновскому поколению и глазами самого Сталина (не все же смотреть только на него).

Глава первая романа с недвусмысленным названием «Антихрист» начинается с изобличения именно Владимира Ильича: «Этот коренастый, низенький, нескладно бойкий и всегда как-то нелепо ступающий (когда он шел, всегда коротковатые штаны его болтались вправо-влево) человечек с усмешливо-медвежьими, но и тотчас по-медвежьи каменеющими, широко расставленными глазами отличался от всех обычных людей необъяснимо страшной, отталкивающе-притягивающей аурой. Он был намагничен (обратим внимание на это свойство, присущее предметам из металла. — Е. 3.), наполнен ею, никогда никому и не в чем не уступающей, самоуверенной — надо бы страшнее, непонятнее! — магией монстра — нормальное словоопределение тут не находилось: некая биомашина с атомной силой дикого самодовольства, властности и неуживчивости».

Нечто подобное мы уже слышали, пусть и не с таким импульсивным сарказмом. Впрочем, это неудивительно, ведь среди предшественников Николая Никонова явственно проступает Владимир Солоухин, в чьей пафосной документальной книге «При свете дня» (М., 1992) так же, как и никоновский роман, построенной на стыке собственно художества и аналитической публицистики, Ленин выступает примером вредоноснейшей в отношении России злонамеренности.

Николай Никонов, не скрывающий своего резко отрицательного отношения к человечнейшему из людей, не только прямо аттестует вождя мирового пролетариата соответствующим образом: «сын Сатаны — Сатана в обновленном человечьем обличье», но и дает соответствующие описания. Типа такого вот наполненного экспрессивной авторской разрядкой «ужастика»: «Всяк, кто непредвзято видел этого Ильича, бесновато жестикулирующего с трибун, исступленно картавящего перед собравшимися или бегающего (именно бегающего) заведенно-ускоренным шагом по своему кабинету, охватывал морозный страх. Это был не человек, ничего человеческого в нем не было — биоробот, сотворенный страшными силами зла и посланный по Великому Предвещанию на столетнюю муку этой стране и, возможно, всему Божьему миру».

Показательно, что такие же роботы «механическими рядами с механическим щелканьем кованых сапог» пройдут вскоре по всей Европе: «В стальных шлемах солдаты казались механическими, нерассуждающими манекенами» — это еще одни стальные солдаты этого романа, только со стороны Третьего рейха.

А насчет биоробота если вдуматься, то не так уж и страшно: сегодня это такая же фигура речи, как и привычные обыденные упоминания нежити (тех, кто в образе людей, но не люди) из русского фольклора: чертей, домовых, леших, кикимор и т. п. К тому же сегодняшней публике, смотревшей «Звездные войны», «Властелина колец» или другие шедевры массовой культуры, играющей на компьютере, давно понятно, бояться надо не придуманных монстров, а бесовства обычных людей. Особливо лезущих во власть.

Впрочем, схожий (не внешне, конечно, а тем, что у них «вместо сердца пламенный мотор») с Терминатором из голливудских фильмов облик такого Ленина, то есть «нового воплощения Дьявола», вполне укладывается в традиционную, идущую еще от Максима Горького схему изображения героев типа Данко, ставших романтическими героями советского времени.

Они, кстати, металлические не только в заглавии романа, но и в его тексте — в частности, в сталинских оценках, многажды объясняющих, к слову сказать, смысл названия.

Вот Каганович — «жесткий, жестокий, грубый до отвращения». «Это тоже был железный, «стальной» солдат». Вот «железный Фрунзе, уголовник с обличьем не то извозчика, не то городового». Вот «железный Феликс» Дзержинский — «чахоточный палач», «садист-извращенец»; вот «железный», хоть и больной Менжинский. Вот «ЖЕЛЕЗНЫЙ ГЕНРИХ» (так, с прописных, в тексте), он же «плут и пройдоха Генрих Ягода»…

Цитировать подобные характеристики можно было бы до бесконечности, поскольку любое сюжетное взаимодействие внутри системы персонажей сопровождается обычно уничижительными словами от Сталина. Даже там, где нет эпитета, видишь презрительный прищур, с которым вождь взирает, к примеру, на «это-го (! — Е. 3.) Калинина». К тому же и про всесоюзного старосту можно прочитать, что «этот «стальной» любил только улыбчиво и отечески, тряся бородой, вручать ордена». А был «человек очень бессердечный и жестокий».