Том 6. Третий лишний

Во льдах у Мирного зацепили все-таки льдинку левым винтом, деформировалась, вероятно, лопасть — вибрация на полном ходу. И потому на левой машине держали сто пятьдесят оборотов. На правой — двести.

Под килем пять тысяч метров. Зона айсбергов уже позади. Острая нехватка пресной воды. Даже при даче воды пассажирам три раза в сутки по десять минут расходуем сорок тонн.

Когда ветер перевалил за восемь баллов, сбавили ход до среднего. К двадцати трем часам двадцать седьмого марта начались сильные удары слева в корму. Моя каюта близко к корме. Удары здесь ощущались заметнее, нежели на мостике. А когда винты выходили из воды на килевой качке и вращались в воздухе, то меня подбрасывало на койке, как на батуте.

Сквозь штормовую дрему в черепе вспыхивал красный транспарант: «Надо еще сбавить ход!» Следовало прислушаться к внутреннему голосу, встать, одеться и подняться на мостик, сказать про тягучую неприятность от ударов в корму. Но я знал, что с ноля на мостике капитан-наставник, подавать совет которому дело не мое и, возможно, пустое и даже — неблагодарное.

Иногда мерещились странные штуки: моя голова оторвалась и катится по бесконечной одесской лестнице, легко подпрыгивая, как знаменитая детская колясочка на ступеньках.

Но все это были еще только шутки океана.

А в ноль часов десять минут двадцать восьмого марта десять тысяч тонн стали нашего теплохода споткнулись и полетели куда-то в дыру, прорубь или дырку от бублика. Если кому-нибудь из вас когда-нибудь приходилось падать в люк на темной, ночной, пустынной улице, то ощущение вам знакомо: идешь ощупью, но все-таки идешь; дорога в рытвинах и ухабах, но это привычное дело. И вдруг летишь в открытый люк — ошеломление и ошаление.

Среди девятибалльных зыбей между Землей Эндерби и мысом Доброй Надежды мы наехали на волну-выродка. Раньше я только читал про особенные волны, в несколько раз больше средних, нормально штормовых. Теперь мы наехали на такую. Или, вернее, волна-убийца наехала на нас. Стационарная диван-койка подо мной как будто вывернулась наизнанку, как выворачивается под задремавшим дачником гамак. Я шлепнулся на пол, орошаемый мельчайшей водяной пылью, пробившейся сквозь наглухо задраенные иллюминатор и броняшку. А секунд через тридцать уже выбирался из каюты в штанах и пиджаке на голое тело, забыв потереть подбитую задницу. Ведь это потом я узнал, что мы столкнулись с волной-волкодавом.

А пока в мозгу крутилось: айсберг? Не может быть: вышли из зоны, и радар бы его взял… правда, как раз сдача-прием вахты (три четверти аварий на флоте приходится на время сдачи-приема вахт), но в радар штурмана обязательно бы взглянули… Глубины сумасшедшие, и до ближайшего берега, на который с таким потрясением возможно наехать, тысяча миль… Остается одно: столкнулись с другим судном, но где тогда скрежет? Почему не продолжаются удары? Почему судно после такого жуткого удара не ушло даже в особенно глубокий крен?..

В соседней каюте жили женщины — бухгалтерша и медсестра. Когда я вылетел в коридор, то увидел их обеих в чем-то розовом на пороге. «Нам страшно! Не уходите!» — закричала бухгалтерша. Ее волосы торчали петергофским фонтаном.

Мне тоже было страшно. И вообще только полному идиоту не бывает в море страшно, когда оно расстегивает пояс стыдливости и демонстрирует катастрофически-космическую мощь стихий.

В коридоре первого класса левого борта было не меньше метра воды. Она куда-то неслась горным мутным потоком. Борясь с потоком и кренами, выбирались на свет божий наши пассажиры-зимовщики. Электричество по левому борту вырубилось. Пассажиры, естественно, были полуголыми, некоторые в крови. На полах их затопленных кают было битое в мелкие брызги оконное стекло. И они шлепали босыми ногами в ледяной воде по битому стеклу.

Эта картинка напоминала детство и бомбежку на полустанке Валя, когда от близкого взрыва бомбы вылетели внутрь железнодорожного вагона все окна, и мы, выбираясь на волю, так же шлепали босыми ногами по осколкам и даже не замечали со страху этого. Зимовщики пока тоже не замечали. Но многие уже дрожали крупной ознобной дрожью.

Сбегались к месту действия работнички пассажирской службы. И потихоньку прояснялась обстановка.

Волна-выродок ударила судно гребнем в среднюю часть надстройки. Она миновала нижние палубы, ударила выше их, вышибла все окна в трех каютах первого класса, сплющила каютные переборки, а на шлюпочной палубе сдвинула с мест тяжеленные спасательные вельботы, повредив шлюпбалки. Сила волны была такая, что приблизительно две тонны воды, прошибив стекло-сталинит, прошибли потом каютную переборку, а кусок этой переборки прошиб следующую переборку, пролетел над головой спящего зимовщика-счастливчика и только тогда застрял в диване ниже другого счастливчика.

Оказаться ночью во сне залитым ледяной водой в смеси со стеклом — подобное приключение, хотя и лишенное большого риска, было связано, как сказал бы Сомов, с довольно сильными ощущениями.