Том 6. У нас это невозможно. Статьи

— Нет. По правде сказать, не поздно: газета идет в машину не раньше одиннадцати часов… Сисси, а ты что думаешь?

— Я не знаю, что думать! Черт возьми!

— Что ты, Сисси? — автоматически остановила ее Эмма.

— Раньше все было просто: ты поступал как надо, тебе еще давали за это лишнюю порцию сладкого — сказала Сисси, — а теперь все наоборот: что правильно, то неправильно. Джулиэн, а что ты думаешь о том, что отец собирается дать Шэду по его волосатому уху?

— Я… — Джулиэн задумался, потом выпалил:

— Мне думается, было бы ужасно, если бы никто не попытался одернуть этих молодцов. Я сам бы рад это сделать. Но как я могу?

— Вы, кажется, своим ответом разрешили всю проблему, — сказал Дормэс. — Если человек присваивает себе право руководить мнением нескольких тысяч читателей… что было очень приятно до сих пор… то на нем лежит священная, можно сказать, обязанность говорить правду. «О воля злых судьбин!» Ну, ладно! Сейчас я, пожалуй, заеду еще в редакцию. Вернусь часов в двенадцать. Не ждите меня никто… ни ты, Сисси, ни вы, Джулиэн, это, собственно, относится к вам двоим, полуночникам! Что касается нас, то мы соблюдаем закон божий… а в Вермонте это означает спозаранку ложиться спать.

— И ложиться одному! — пробормотала Сисси.

— Прекрати, Сесилия!

Когда Дормэс выходил, Фулиш, все время с обожанием смотревший на хозяина, вскочил в надежде на прогулку.

Преданность собаки сильнее Эммииых слов дала Дормэсу почувствовать, что значит попасть в тюрьму.

Он солгал. Он не вернулся в редакцию. Он поехал к Лоринде Пайк.

Но по дороге он остановился у дома своего зятя, деятельного молодого врача Фаулера Гринхилла; он заехал не с тем, чтобы показать ему корректуру статьи, а для того, чтобы унести с собой — может быть, в тюрьму? — воспоминание о своей семье.

Он тихонько вошел в прихожую гринхилловского домика, являвшего взору легкомысленное подражание архитектуре Маунт Вернона; все здесь дышало уютом и довольством: мебель орехового дерева с отделкой из бронзы, раскрашенные русские ларцы, которые обожала Мэри Гринхилл. Дормэс услышал голос Дэвида, оживленно болтавшего с отцом (но ведь Дэвиду уже пора быть в постели! В котором же это часу ложатся спать в нынешнее идиотское время девятилетние мальчики?), и голос старого доктора Маркуса Олмстэда, компаньона Гринхилла, уже почти отказавшегося от практики, кроме акушерства, глазных и ушных болезней Дормэс заглянул в гостиную, украшенную светлыми занавесями желтого полотна. Мать Дэвида писала письма — хрупкая, изящная фигурка за кленовым письменным столом, на котором стояло желтое гусиное перо, календарь и пресс-папье с серебряной ручкой; Фаулер и Дэвид примостились на широких ручках кресла, в котором сидел Олмстэд.

— Значит, тебе не хочется стать доктором, как папа и я? — шутливо спрашивал доктор Олмстэд.

Мягкие волосы Дэвида растрепались, он был полон возбуждения — ведь взрослые разговаривали с ним всерьез.

— Ох, конечно, хочется. Наверно, это так здорово — быть доктором. Но ведь я решил стать газетчиком, как дедушка. Это же блеск! А, что нет?

— Дэвид! Где это ты научился так говорить?) — Понимаете, дядя доктор; доктор — это… ну, доктору приходится не спать, вставать ночью, а редактор, он себе сидит в конторе, и ему на все плевать, и никаких забот!

В этот момент Фаулер Гринхилл увидел в дверях тестя, подававшего ему знаки, и сказал сыну:

— Ну, не всегда это так! Иногда редактору приходится очень много работать, например, когда случается крушение поезда, или наводнение, или что-нибудь в этом роде. Я тебе это все объясню. А ты знаешь, что я обладаю магической силой?

— А что это за «магическая сила», папа?

— Сейчас увидишь. Я вызову твоего дедушку сюда из туманной бездны…

— Да придет ли он? — проворчал доктор Олмстэд.) — …и он расскажет тебе о трудностях, с которыми приходится встречаться редактору. Вот сейчас я заставлю его прилететь по воздуху.

— Ах, нет, этого ты, папа, не сможешь!

— Ты думаешь! — Фаулер торжественно встал, падавший сверху свет смягчал резкий цвет его волос, и, размахивая руками, глухо забормотал: — Престо-весто-адсит — сюда… дедушка Джессэп…

И вправду: на пороге стоял дедушка Джессэп.

Дормэс пробыл у дочери всего минут десять и попрощался с мыслью, что в «этой крепкой, хорошей семье не может случиться ничего плохого». Когда Фаулер провожал его к двери, Дормэс со вздохом сказал:

— Хотел бы я, чтоб Дэвид был прав… Хорошо бы это — сидеть в редакции и ни о чем не беспокоиться.

Но мне кажется, что рано или поздно мне не избежать столкновения с корпо.

— Надеюсь, что обойдется. Гнусная банда. Как вам нравится, отец? Эта свинья, Шэд Ледью, вчера сообщил мне, что минитмены намерены завербовать меня к себе в качестве военного врача. Вот удовольствие! Я ему так и сказал…

— Остерегайтесь Шэда, Фаулер. Он очень мстительный. Нам пришлось из-за него переделать всю проводку в доме.