Том 6. Зарубежная литература и театр

Так как Клаузен человек большой воли и светлого ума, то друзья его ни на минуту не сомневаются, что он выиграет процесс. Но по дикому германскому закону — в случае, если наследники вчиняют подобный иск главе фирмы, старому человеку, то он временно, на срок судебного разбирательства, лишается всех своих прав, и ему дается что-то вроде попечителя, каковым в данном случае должен явиться вероломный Ганефельдт.

Закон действительно дикий. Было бы, однако, крайне странно, если бы Гауптман написал целую большую и страстную пьесу только для того, чтобы защитить богатых стариков от нелепого закона, созданного их же классом.

Но странно было бы, если бы мы приняли слишком всерьез и весь внешний сюжет пьесы. Иные заговорили, будто бы в жизни самого Гауптмана проскользнуло подобное обстоятельство. Однако это чрезвычайно маловероятно. Скорее, на тему навел его случай с одним издателем-миллионером, который на старости лет женился на молодой женщине и действительно был, можно сказать, судебно скован воспротивившимися этому наследниками, целиком обязанными всем своим достоянием главе фирмы.

Нет, не в этом основной пафос пьесы Гауптмана.

Вот тот рисунок, который вдруг начинает просвечивать для внимательного и симпатизирующего глаза, когда вы откидываете внешность и начинаете искать сущность его.

Что за мир рисует перед вами Гауптман? Все его симпатии на стороне старика Клаузена. Характерным образом он совсем не спрашивает, как нажито его огромное состояние.

Крупный капиталист — это само по себе отнюдь не отрицательное явление в глазах Гауптмана.

Но дело в том, что Клаузен — творческая личность. Это — создатель большого дела. Мало того, это человек с поэтическим и философским миросозерцанием. Это благородная, богатая натура. Это прежде всего человек чрезвычайно разносторонней и блестящей культуры.

И кто же губит его? Кто оплевывает его старческую, но живую и горячую страсть? Кто осмеливается объявить его слабоумным? Кто затравливает его до смерти, унижая его достоинство, доводя до безумия этого нового короля Лира? Его дети.

Что же? Имеем мы здесь дело с повторением Лира? Говорится ли здесь только о неблагодарности детей? Конечно, нет.

Два поколения представлены здесь: одно — творческой, почти, можно сказать, великой личностью, а другое — жалкими, бездарными, жадными буржуями. Вот теми самыми буржуями и буржуйками, которые составляют класс, правящий класс современного общества.

Мы видели в свое время, как тончайший культурник Анатоль Франс рванулся на старости к. социализму, даже к коммунизму, потому что он чувствовал, что господствующий класс грубеет, глупеет и что в его руках человеческая культура идет к гибели. Мы видели недавно, как культурнейший человек нашего времени Ромен Роллан, долго бывший сторонником непротивления злу, торжественно заявил, что он переходит в лагерь активных революционеров, чтобы спасти человеческую культуру из губительных для нее лап капитализма. Мы видели, как культурнейший человек Великобритании Бернард Шоу заявил, что если бы надежды на строимый бессмертным Лениным и его последователями новый мир обманули его, то он закрыл бы глаза с отчаянием относительно будущего людей.

Совсем недавно еще один знаменитейший вождь культурной интеллигенции, утонченнейший Андре Жид заявил, что он всей душой за «опыт» СССР и готов был бы отдать свою жизнь за него, так как, если не победит коммунизм, для человечества наступит ночь.

Гауптман, как мы сказали, человек внешне и внутренне осторожный. Вряд ли мы когда-нибудь от него дождемся, чтобы он проклял старый, буржуазный мир и приветствовал бы новый, пролетарский, бесклассовый, истинно человеческий.

Но когда старый буржуа высокой культуры, о котором можно сказать «это — человек», затравленный своими выродками, типичными представителями современных капиталистов, мечется на смертном ложе, приняв яд, и без конца повторяет: «Mich durstet… mich durstet… nach Untergang» («Я жажду… я жажду… уничтожения»), и когда эта пьеса, написанная с огромной страстностью, такая волнующая, носит зловещее название — «Перед заходом солнца», — тогда мы должны подумать о ее внутренней музыке, как мы сказали: прислушаться к биению ее сердца. Это сердце скажет нам: «Наступают холодные сумерки, солнце прячется за горизонтом, света все меньше, еще недавно среди „господ“ были настоящие люди, но руководящий класс выродился, мелкие торгаши, бездарности берут власть в свои руки, закон потворствует им. На этом примере вы видите, что все идет под гору, к пропасти: наступает ночь. Мне, старому прославленному поэту, иной раз хочется махнуть рукой на этот остывающий мир, и во мне самом, как моем сверстнике и герое Клаузене, подымается тоскливая жажда уничтожения».