Том 7

Внешность второго, сидевшего за столом, опершись на руки подбородком, и несколько рассеянно слушавшего какую-то научную теорию, была совсем иная, и резкий контраст беседующих особенно бросался в глаза. Рядом с профессором сидел хорошо сложенный молодой человек, несколько худощавый, но широкоплечий, лет двадцати пяти или двадцати шести. Черты его лица были настолько правильны, что только глубокие темно-карие глаза смягчали его выражение некоторой жесткости; волосы его были коротко остриженные и тоже темные; он имел вид человека мыслящего, и когда улыбался, становился чрезвычайно обаятельным. Таков был (и есть) капитан отряда добровольцев Оливер Орм, опытный солдат, что он успел доказать во время Южно-Африканской войны, с которой тогда только что вернулся.

Должен прибавить, что он произвел на меня впечатление человека, к которому не слишком благоволит судьба: на его молодом лице было написано уныние. Быть может, это-то и привлекло меня к нему с первой же нашей встречи — ко мне судьба тоже была неблагосклонна в течение многих лет.

Так я стоял в дверях гостиной, разглядывая эту пару, пока наконец Хиггс не поднял голову, оторвавшись от папируса или чего-то другого, что он читал, и не заметил меня, стоявшего в тени.

— Кого это дьявол принес сюда? — воскликнул он резким и пронзительным голосом, которым всегда говорит, когда бывает зол и недоволен. — И какого черта вы делаете в моей комнате?

— Только что, — сказал его товарищ, — ваша экономка докладывала вам, что профессора Хиггса желает видеть один из его друзей.

— Ну да, она сказала это, но только я не могу вспомнить, чтобы у меня был друг, лицом и бородой напоминавший козла. Подойдите поближе, друг мой.

Я вошел в освещенное лампой пространство и снова остановился.

— Кто бы это мог быть? Кто бы это мог быть?… — бормотал Хиггс. — Это лицо… да, да, верно, — это лицо старого Адамса, но только Адамс умер десять лет назад. Мне писали, что его захватили халайфа. Почтенная тень давно умершего Адамса, прошу вас, будьте так любезны назвать ваше имя, чтобы попусту не тратить время.

— Это ни к чему, Хиггс, ведь вы уже назвали мое имя. Я непременно должен был разыскать вас… А ваши волосы совсем не поседели.

— Нет. Слишком много пигмента. Прямое следствие сангвинического характера. Ну, Адамс, — так как вы, разумеется, Адамс, — я в самом деле счастлив видеть вас, особенно потому, что вы так и не ответили мне на письмо, в котором я спрашивал, где вы раздобыли того скарабея времен Первой династии, чью подлинность — вам я могу сказать это — оспаривали некоторые идиоты. Адамс, дорогой старый друг, тысячу раз привет вам! — И он схватил мои руки и стал их трясти. Потом вдруг заметил у меня на пальце кольцо.

— Что это такое? Что-то очень интересное! — воскликнул он. — Но мы поговорим об этом после обеда. Разрешите познакомить вас с моим другом, капитаном Ормом, изучающим арабский язык и уже изрядно ознакомившимся с ним, но довольно мало смыслящим в египтологии…

— Мистер Орм, — прервал его молодой человек, поклонившись мне.

— Да, да, или капитан, как вам будет угодно. Он хочет сказать, что не служил в регулярных войсках, хотя и прошел всю Бурскую войну и был трижды ранен, один раз в грудь навылет, так что пуля пробила легкое… А вот и суп. Миссис Рейд, поставьте еще один прибор. Я ужасно голоден; занятия наукой требуют огромного напряжения умственной энергии, не говоря о затратах физических сил… Ну, ешьте. А разговаривать будем после обеда.

Мы принялись за еду. Хиггс ел много. Он всегда отличался превосходным аппетитом, быть может потому, что состоял в то время членом общества трезвости; Орм ел умеренно, а я — так, как подобает человеку моего возраста, привыкшему к растительной пище.

Когда обед кончился, мы наполнили стаканы портвейном, а Хиггс налил себе воды, набил свою большую пенковую трубку и передал нам сосуд с табаком, служивший некогда урной, в которой хранилось сердце какого-то древнего египтянина.

— Ну, Адамс, — сказал он, — каким образом вы вернулись из страны теней? Короче говоря, — вашу историю, дружище, вашу историю!

Я снял с пальца перстень, на который он уже успел обратить внимание, — широкий перстень слегка окрашенного золота и таких размеров, что нормальная женщина могла носить его на большом или указательном пальце, украшенный чудесным сапфиром, на котором были вырезаны странные архаические письмена. Я указал на эту надпись и спросил Хиггса, может ли он прочесть ее.